Танатос сказал, что им нужно найти кровать для ребенка. Но это была его дочь, и он только получил ее. Аид не мог спать далеко от нее.
Малышка зевнула, и он опустил ее на центре своей кровати, где они могли лечь все вместе.
Его дочь зевнула во второй раз, устроилась удобнее, словно знала, что от нее ждали. Спать. Расслабиться. Дать ее родителям обсудить события дня.
Он повернулся к Персефоне, присоединился к ней у ванны, качая головой.
— Дети богов странные. Я забыл это.
— Она ведет себя не как смертный ребенок, да? — Персефона склонилась над краем ванны, посмотрела на дочь и опустилась в воду. — Она ни звука не издала. И не говорит.
— Заговорит, когда будет готова, — он опустился на колени у ванны, водил пальцами в красной воде. — Уверен, ее слова удивят нас. Ты видела силу в ее глазах?
— Как у Гекаты. Неуютная сила, от которой проступает дрожь, но я хочу такую силу для нее, чтобы она могла защититься. Если понадобится.
Он не мог представить, чтобы ей нужно было защищаться, но случиться могло всякое. Он обхватил ладонями лицо Персефоны.
— Было ужасно?
— Нет, — она покачала головой. — Было неприятно, но терпимо. Но вряд ли я захочу это повторить.
Он это понимал. Он накрутил прядь ее волос на палец, а потом отпустил ее, и прядь упала на ее плечо.
— Нам не нужно переживать из-за этого, любимая. Я не говорил тебе, но считал себя бесплодным. У меня не было детей ни с кем до тебя, и я невольно думаю, что это была судьба.
Персефона опустила ладонь на его предплечье, стала гладить кожу там, успокаивая.
— И я так думаю. Но мы же не можем звать дочь «она». Нужно дать ей имя.
Имя? Он должен был подумать об этом. Он все время думал, что это был мальчик, придумал сильные имена, которые отражали бы мощь сына. Но ему даровали дочь.
И она была сильнее, чем он думал о сыне. Она была редкой, ее магия могла оставить след на ее голове на оставшееся время. Она была, несомненно, редкостью, и он был бесконечно благодарен за нее. И он будет вечно переживать за нее.
Он оглянулся. Он заметил ее темные волосы и бледную кожу, словно она родилась для мира мертвых.
— Как насчет Мелинои? — спросил он.
Имя означало бледность смерти, может, его можно было связать и с темным цветом ее волос. Как бы там ни было, он ощущал от имени дрожь в груди. Это было имя его дочери. Ее не будут звать иначе.
Персефона тихо выдохнула. Он знал, что она согласилась.
— Да. Мелиноя — идеальное имя.
Мелиноя.
Он мог привыкнуть так ее звать. Может, он начнет шептать ей имя на ухо, пока она спит, чтобы она знала, что это ее имя.
Персефона встала, вода стекала с ее тела. Он посмотрел и понял, что отвык видеть ее без живота, хотя он еще не до конца пропал. Он долго наблюдал ее с округлым животом с ребенком, и было странно видеть, как ее тело медленно становится таким, как было. Он восхищался тем, как она выглядела, как мать.
Она вышла из ванны и протянула руку к полотенцу. После всего, что она сделала, что она ему подарила, Персефона не должна была утруждаться.
Аид встал, спина хрустнула, но он забрал полотенце по пути. Он осторожно и неспешно вытирал жену. Он стер остатки крови с ее кожи. Он массировал мышцы ее ног, гладил ее спину. Если она ощущала неудобства, он хотел знать, чтобы направить магию и исцелить ее.
И когда он закончил, он протянул к ней руку.
— Идем, жена. Готова спать?
— Еще никогда не была так готова.
Он провел ее к мягкой кровати, устроил рядом с их дочерью. Он обошел кровать и притянул обеих к сердцу. Он не устал. Как он мог, когда его жизнь изменилась навеки?
Но он будет лежать с ними, приглядывать, чтобы у его девочек не было кошмаров.
ГЛАВА 44
Слезы собрались в ее глазах, но она не давала им пролиться. Два месяца. Столько она получила с малышкой, и ей нужно было уходить. Хоть она думала, что Деметра разрешит ей привести дочь, ответом было нет.
Гермес стоял за дверью спальни. Он ждал, пока она попрощается, это отличалось от первого раза, когда он забрал ее. Но этот раз был тяжелее.
Как ей прощаться с Мелиноей? Ее дочерью?
Как ей прощаться с Аидом? От одной мысли, что она не будет его видеть, сердце истекало кровью.
Они были всем. Ее жизнь крутилась вокруг них двоих, и от мысли, что она не увидит их следующие полгода, было плохо. Она не могла плакать. Она не хотела усложнять все для него.
— Прости, — прошептала она, глядя на дверь. — Я думала, мама будет мягче. Она всегда говорила, что я ей нравилась ребенком, а теперь…