Напряжение, которое испытала Виктория, куда-то исчезло. Она не знала, что будет дальше, но понимала, что хочет продолжения, причем как можно скорее… и с ним. Ей показалось, что этот человек похож на нее: раненный, он продолжает бороться. Однако ее на мгновение удивило, что, хотя между ними так мало общего, их души так нежно и страстно тянутся друг к другу.
Потом он снова поднял голову и, ласково погладив пальцами ее горло, опустил руку.
Потом он отодвинулся от нее. Недалеко, но достаточно, чтобы она почувствовала холодок реальности.
Что это она делает? Она все еще сжимала в кулаке его галстук. Ее рука все еще обвивалась вокруг его шеи. Ее губы болели, а кожа была горячей, припухшей, как будто то новое чувство, которое он возбудил, обожгло ее изнутри.
Она вдруг увидела себя так, как увидят ее другие, — девицей, не упускающей удобного случая, воспользовавшейся своей дружбой с Белл и стремящейся улучшить свое положение за счет того, что согласится стать любовницей богатого человека. Иными словами, она вела себя именно так, как ожидал от нее лорд Мередит.
Тихонько застонав от ужаса, Виктория опустила руки.
Рауль отступил на шаг назад.
— Мисс Кардифф, — сказал он обеспокоенным тоном.
Он беспокоится, как будто боится, что она, словно оперная певица, что-нибудь потребует у него: драгоценности, дом…
— Мисс Кардифф, я должен извиниться за свое неподобающее поведение.
Он извиняется. Извиняется за то, что они сделали вместе.
Ее ужас мгновенно сменился гневом.
— Вы! Вы!
Он ждал, но она больше ничего не сказала — да и что могла она сказать, если от стыда не сумела бы связать и пары слов!
— Я не имел никакого права шутить над вами и вашим вспыльчивым характером, если сам не умею контролировать себя. Я полностью признаю свою вину.
Он не только извинялся, но именно он положил конец этому пылкому проявлению… помешательства.
За это ей хотелось дать ему пощечину.
Вместо этого у Виктории с языка импульсивно слетели слишком громко сказанные, слишком жестокие и несправедливые слова. И она знала это. Но ей было все равно. Она знала лишь, что хочет причинить ему боль, как причинил ей боль он.
— Мистер Лоренс! Уж не думаете ли вы, что вы чем-то лучше лорда Мередита? Вы насильно целуете меня, угрожая мне смертью, и заставляете отвечать на поцелуй, хотя знаете, что у меня нет опыта, вы, возможно, лишили меня шанса найти приличное местом работы! И почему?
— Я еще раз приношу вам свои извинения, — сказал он, и в его голосе больше не было той примирительной нотки. — Меня разозлил отец.
— Ваш отец? Ваш настоящий отец разозлил вас? Ах, как это ужасно!
Она сделала глубокий вдох, зная, что будет сожалеть о том, что вовремя не сдержалась. С ней всегда так бывало. Но сейчас у нее был выбор: сказать несправедливые слова или заплакать. А плакать она не будет, тем более перед мистером Лоренсом.
— Знаю я мужчин вроде вас.
— Вот как?
Нет. Совсем не вроде него. Вроде ее отчима, который с радостью запер бы ее дома на всю оставшуюся жизнь и приказал бы ухаживать за ее младшими единоутробными братьями и сестрами, пока она не состарится и пока все блестящие перспективы, которые сулит ей жизнь, не пройдут стороной.
Но она сейчас не могла быть справедливой. Тем более по отношению к мистеру Лоренсу, который посмел извиниться за то, что показалось ей встречей двух душ.
Она была самой большой дурочкой в мире.
— Мужчины вроде вас, — сказала она, — это хулиганы, которые используют силу, чтобы навязывать свою волю, которые не могут контролировать свой гнев, которые извиняются за жестокость.
Она призвала на помощь всю свою храбрость, ожидая, что он даст ей пощечину, на которую сама напрашивалась. Она ждала, что он докажет, что действительно является таким безжалостным, как она утверждает.
Но он вместо этого сказал:
— Должно быть, вам очень неприятно познакомиться с фальшивым принцем, жестоким хулиганом, который вынудил вас отвечать на его поцелуй?
Он проговорил это насмешливым тоном, что, естественно, вызвало у Виктории вспышку справедливого гнева. Потому что это была правда. Она действительно отвечала на поцелуи.
Она наслаждалась ими. Исследовала.
И ей было стыдно. Стыдно своей страсти и стыдно резких слов, которые выдавали ее с головой, хотя были адресованы мужчине, не желавшему сделать ничего ужасного, а стремившемуся лишь доставить ей удовольствие. Дать ей попробовать вкус того, чего она никогда не сможет иметь.
Приподняв подол шелковой юбки, Виктория круто повернулась и быстро направилась в бальный зал.
Прошло три года…
На дороге в Морикадию
— Мисс Кардифф, у леса есть глаза? — спросила Викторию одна из воспитанниц.
— Что, дорогая? — переспросила та, прикладывая холодную мокрую салфетку к ушибу на предплечье миссис Джонсон.
— У этого леса есть глаза?
Виктория посмотрела наверх.
Деревья, обрамлявшие дорогу в столицу Морикадии, стояли плотной стеной, и сквозь их густую зелень почти не проникали солнечные лучи. Виктория понимала, почему шестнадцатилетней фантазерке могло показаться такое.
— Очень похоже, — сказала Виктория.
Вздрогнув, мисс Джонсон придвинулась ближе к матери.
— Я их видела. Глаза, которые за мной наблюдают.
— Нет, дорогая, — успокоила та свою дочь. — У тебя разыгралось воображение.
— Они ненавидят нас, — сказала Эффи.
— Ах, Эффи. Не смеши меня, — сказала Мод. В свои семнадцать лет она считала себя искушенной особой, у которой с чувством собственного достоинства, одеждой и воображением все было в полном порядке. — Деревья — не живые существа. Правда же, мисс Кардифф?
Виктория огляделась вокруг.
Дорога в Тонагру, столицу Морикадии, была крутой и извилистой и изобиловала неожиданными ответвлениями и сужениями. Дорога вдруг оказалась перегороженной упавшим бревном, из-за чего у головного экипажа сорвалось с оси колесо, и он, съехав с дороги, чуть не упал с обрыва. Миссис Джонсон отделалась ссадинами, но мистер Джонсон был вне себя от беспокойства за свою жену.
Виктория с дочерьми Джонсонов ехала во втором экипаже, который вовремя остановился. В третьем экипаже везли багаж и ехали три служанки, которые должны были помогать женщинам. Экипаж со служанками появился на месте происшествия с некоторым опозданием. Все морикадийские мужчины немедленно принялись чинить поломку. Местный кучер настойчиво утверждал, что несчастный случай на то и случай, что происходит случайно.
Но Виктория внимательно осмотрела бревно.
Дерево было спилено недавно, кто-то намеренно бросил его поперек дороги. Чтобы перегородить проезд? Но зачем? Морикадийцы о чем-то переговаривались между собой. Все это были сильные мужчины, высокие, с гладкой смуглой кожей, черными волосами и темными глазами. Они напомнили ей… о Рауле Лоренсе. Глупо было думать о нем, но ведь именно сюда он уехал вместе со своими лошадьми. Это была страна, королем которой, судя по его утверждениям, он являлся.
Белл признавалась ей в своих письмах, что их отец пришел в ярость от неблагодарности сына и велел прервать с ним всякую связь. Однако им все равно удавалось получать о нем кое-какие сведения. Например, они знали, что Рауль стал очень состоятельным человеком.
Виктория была рада за него.
Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться и прогнать непрошеные воспоминания.
Да, она была рада за него. Искренне рада.
А их поцелуй — вернее, поцелуи — все это было так давно, целых три года тому назад. Однако в течение нескольких месяцев после этого она проводила ночи без сна, думая о том, что ей следовало бы тогда сказать и что следовало сделать.
И если случайно — совсем случайно — она вспоминала запретное возбуждение, мимолетную страсть… ну что ж, теперь это давно прошло. Она не вспоминала о Рауле Лоренсе в течение года или, во всяком случае, в течение многих месяцев, и когда мистер Джонсон объявил, что один джентльмен из Морикадии нанял его в качестве консультанта по финансовым вопросам, Виктория тихо охнула, но это отнюдь не было проявлением смятения с ее стороны.