В душе у Дункана шевельнулась жалость. Должно быть, именно в этой комнате старикан проводил большую часть времени — она ощущалась более обжитой. Во всяком случае, не настолько безликой, как другие помещения. Зажечь бы свет, но Дункан поостерегся. В большом городе мало кто знает имена соседей и уж тем более не интересуется тем, кто бродит ночью по их квартире. В захолустье все знакомы друг с другом. Более того, каждый в курсе чужих семейных дел.
После осмотра стен Дункан прошел к солидному дубовому столу и выдвинул верхний ящик. Дальше дело не пошло — снаружи послышался хруст гравия под колесами подъехавшей машины. С приглушенным проклятием он выключил фонарик. Оставалось надеяться, что кому-то просто понадобилось развернуться.
Однако вскоре хлопнула дверца. Не в силах поверить в подобное невезение, Дункан замешкался в кабинете. Через пару минут послышался скрежет ключа в замке — знак того, что путь к отступлению отрезан. Он затаился за ветхим кожаным диваном. Кому еще могла прийти в голову мысль наведаться ночью в дом Фрэнклина Форреста?
Алекс закрыла за собой дверь и немного постояла в холле, охваченная печалью и окруженная призраками прошлого, не теми, которых стоит бояться, поэтому страха она не чувствовала. Дедушка жил здесь почти всю жизнь и здесь же умер, в точности как мечтал.
Она даже обрадовалась бы, явись ей сейчас его призрак. Она не могла бы на него наглядеться! Они устроились бы в кабинете и стали беседовать, как в старые добрые времена.
Дедушкин совет пришелся бы кстати: как лучше поступить с домом, как устроить свою жизнь, как наладить жизнь непутевой Джиллиан? Хотя нет, все это темы, неподходящие для бесед с дедушкиным духом. Они и при жизни скрывали от него истинное положение дел. За неимением родного сына Фрэнклин Форрест гордился зятем, и весть о том, что семейная жизнь Эрика и Джиллиан лежит в руинах, разбила бы ему сердце. Он сошел бы в могилу много быстрее, если бы знал обо всем.
Зато Алекс предстояло и впредь решать проблемы сестры. Что ж, ей они по плечу, и сердце у нее не в пример крепче дедушкиного. Ее жизненная философия проста: упал — встань, отряхнись и иди дальше. Не самая худшая из философий.
Воздух в холле стоял спертый, но Алекс не замечала этого, рисуя себе дедушку живым и бодрым. Ощутив на глазах слезы, сморгнула их и направилась в кабинет. Там, где сохранилось больше всего светлых воспоминаний, лучше и работалось.
В верхнем ящике стола лежали кассеты, пронумерованные в хронологическом порядке. Как любая живая речь, они изобиловали повторами, местами сбивчивыми и не вполне внятными. Алекс предстояло облечь дедушкины рассказы в литературную форму. Мемуары обрывались на начале 1990-х годов, однако все самое интересное он уже рассказал, оставалось только добавить заключительную главу.
Два прошедших месяца нельзя было назвать плодотворными. Алекс садилась за работу от случая к случаю и сумела разобраться только с двумя кассетами, то есть с детством и первыми годами в Орегоне. Теперь она чисто автоматически потянулась за третьей, но отдернула руку, сообразив, что никто не требует от нее столь систематизированного подхода. Компьютер ее, и она могла заносить туда информацию как угодно, хоть задом наперед. Столь кощунственная мысль смутила, но Алекс упрямо выпятила подбородок. Почему бы не отложить Вторую мировую на потом? Взяться за более светлые времена, когда все возвращалось на круги своя? В то время дедушка и бабушка встретились и поженились.
Она вставила кассету, нажала кнопку. Комнату заполнил низкий, немного скрипучий старческий голос. Боль утраты сжала ей сердце с такой силой, что Алекс выхватила и прижала к глазам бумажный платок. Что же с ней такое, в самом деле?! Человек жил долго, полной жизнью и умер легко, без страданий. Доктор так и сказал: приступ настиг его в разгар послеобеденного сна. Такой смерти можно только позавидовать. О чем же она плачет? Вспоминать об ушедших надо легко и радостно.
Внезапно Алекс поняла, что оплакивает вовсе не дедушку, а себя, одинокую и никем не любимую.
Сжав зубы, она подавила постыдную жалость к себе и занялась работой. Размеренный голос убаюкивал, навевал приятные видения.
— Она стала зеницей моего ока, — говорил дедушка о женщине, которую взял в жены, — и величайшей ценностью моей жизни.
Глаза снова заволокло. Промокнув слезы, Алекс чаще застучала по клавишам, чтобы успеть за голосом и не упустить ни слова из сказанного. История знакомства и ухаживания нравилась ей больше всего.
Насилие, смерть… и страсть.
Припомнив поцелуй, Алекс провела по губам кончиком языка и поскорее оттеснила от себя образ Дункана Форбса.
Дальше шел рассказ о первых днях, неделях, месяцах брака. О том, как они с головой погрузились в отделку дома, уже тогда далеко не нового, как обставляли его, как купили свой первый автомобиль. Нетрудно вообразить себе бабушку на веранде с вышиванием на коленях. Она обожала это занятие и все время расшивала то спинки стульев, то полотенца, то скатерти. В пресвитерианской церкви Свифт-карента до сих пор пользовались в день первого причастия пеленой ее работы…
Мобильный телефон в сумочке зазвонил, катапультировав Алекс на полстолетия вперед. Она выудила его и прижала к уху, дезориентированная, понятия не имея, чего ожидать.
— Как ты, Алекс? Держишься?
— А, Том! Держусь, конечно. Спасибо, что позвонил.
— Нет проблем. Знаю, зачем я тебе нужен. Ты, конечно, ждешь не дождешься открыть библиотеку? Прости, но еще денек придется потерпеть. Зато послезавтра — уже с гарантией. Идет?
— Идет. Не я тут решаю.
— Хочешь, я сам договорюсь с уборщиками на завтрашний вечер?
— Будь так добр. Слушай, а их уже допросили?
— Само собой. Из библиотеки миссис Родригес сразу поехала в больницу, а ее муж присоединился к ней после уборки в одной конторе. У них дочь в родильном, как раз ночью и родила — здоровенного парнишку. Во время убийства они сидели в коридоре и ждали, а кругом бегали медсестры, акушерки и прочее. Словом, полное алиби.
Ну вот! Когда имеешь дело с убийством, подозрительным кажется любой, от уборщиков до заезжего профессора. В результате она даже не поинтересовалась, все ли благополучно у дочери Родригесов. Просто вылетело из головы. А ведь у них родился первый внук!
Кстати, о заезжем профессоре.
— Том… — нерешительно начала Алекс, — тут такое дело… я не знаю, стоит ли вообще об этом упоминать…
Не так-то легко настучать на человека, который целуется более пылко, чем до сих пор приходилось испытывать.
— Ты расскажи, а там увидим. Сама знаешь, в таком деле важна любая мелочь.
— Я насчет Дункана Форбса. Когда мы сегодня расходились по домам, я заметила у него на манжете и рукаве следы крови. Понимаю, он мог запачкаться, когда переворачивал труп, но…
Со стороны дивана у противоположной стены донеслись шорохи и поскрипывания. Алекс вздрогнула, но быстро опомнилась. Старые дома полны звуков: между стенами и обшивкой шуршат насекомые, половицы скрипят, словно по ним спускается кто-то невидимый. Потому во все века их так и боятся.
— Спасибо, — между тем ответил Том. — Я разберусь.
Тон его стал заметно более мрачным. Алекс сразу ощутила, какую важную деталь сообщила следствию. Выходит, Дункан Форбс показался подозрительным не ей одной. Во рту появился противный привкус, в точности как тогда, когда она полоскала и полоскала его в попытках стереть всякий след поцелуя. Жаль, что не догадалась захватить полоскание с собой.
Кассета находилась примерно на середине, и Алекс как раз предстояло выяснить, как дедушка воспринял новость о том, что скоро в первый раз станет отцом, когда в парадную дверь постучали.
Кто бы мог прийти в такой час? Может, соседи решили полюбопытствовать, почему в доме свет? Или грабители стали настолько вежливы?
Алекс на цыпочках прокралась в столовую, из окон которой виднелось крыльцо, выглянула — и бросилась отворять с радостным возгласом: «Эрик!»