Слава Богу, свет погас, зато тьма показалась кромешной.
— Ирвин! Я хочу знать, что происходит! Светопреставление?
— Что-то вроде того, — ответствовал из мрака мистер Дэвидсон. — Я как-то смотрел по телевизору интервью с сексопатологом, так он считает, что постельные игры бывают и такие…
Трудно определить, что было смешнее: интерес престарелого джентльмена к сексопатологии или его подозрения в пристрастии Тома к безумным постельным играм. В любом случае для Джиллиан было довольно. Она зашлась истерическим смехом, который долго сдерживала. Слезы хлынули у нее градом.
Ее реакция подстегнула Тома настолько, что в считанные секунды он оказался наверху. Джиллиан протянула руку, но он замахал на нее, отгоняя от окна. Она послушно отступила к кровати и только тут догадалась зажечь настольную лампу. Снаружи появилась пятерня, очень белая в искусственном освещении и совсем мокрая, и уцепилась за подоконник. Потом перевесилась нога и все остальное.
Том выпрямился, продрогший, насквозь вымокший, исцарапанный, увешанный обломками веточек, обрывками мха и всевозможным мусором, как рождественская елка игрушками. С головы свисала блестящая от капель паутина. Он вынул, наконец изо рта несчастные цветы и с помпой вручил их Джиллиан.
— Прости, что опоздал на двенадцать лет!
Джиллиан влюбилась бы в него без памяти, если бы уже не любила его давным-давно.
Глава 20
Джиллиан потянулась к цветам, но отдернула руку и бросилась Тому на шею, а когда он попытался высвободиться, бормоча что-то о том, какой он несусветно грязный, только крепче прижалась к нему. Он так промерз, что казался не мужчиной из плоти и крови, а мешком льда, особенно для разгоряченной кожи.
Джиллиан взяла холодные щеки Тома в ладони, приподнялась на цыпочки и поцеловала его в губы.
— Я думал для начала извиниться! — запротестовал он.
Ах да, обида, которую он ей нанес. Но ведь он уже извинился, и не пустыми словами, а делом.
— Извинения приняты, — отмахнулась Джиллиан и снова потянулась к его губам.
— Да, но я хотел объяснить… — снова начал Том, когда она на секунду отстранилась. — Мне нужно все сказать!
Неплохая идея — высказать все, что наболело, и в другое время она бы голосовала обеими руками «за», но не сейчас. Сейчас все взывало к действию, а не к разговорам.
Но как остановить такого упрямца? Только вставив кляп. Язык вполне подойдет вместо него.
Джиллиан не колеблясь, воплотила свою идею в жизнь. Теперь, когда Том больше не способен перебивать, можно приступать кделу: попробовать на вкус рот, оценить, насколько его тело желает ее, и позволить собственному желанию расправить крылья.
Она взялась обеими руками за его бедра, прижалась, с силой потерлась — и ахнула, едва не отскочив. Он, как губка, насквозь пропитался холодной водой.
— Ну и промок же ты! Снимай скорее свои мокрые тряпки!
Она отступила, чтобы дать Тому возможность избавиться от одежды. Взгляд его тотчас потянулся к ее телу и потемнел. Джиллиан тоже посмотрела на себя и обнаружила, что тонкая ткань сорочки промокла насквозь и облепила ее как раз в тех местах, где она особенно крепко прижималась к нему. Округлости грудей с затвердевшими сосками, живот и темнеющий треугольник волос в паху проглядывали сквозь ткань, а сухая ее часть, словно паря вокруг, при всей откровенности зрелища придавала ей странно эфемерный вид.
— Так, должно быть, выглядит богиня плотской любви, — заметил Том.
Сравнение понравилось Джиллиан. Более того, она нашла, что таковой себя и ощущает — она как будто вся состояла из эрогенных зон. Остальные мысли и чувства ее отступили.
Не сводя с нее взгляда, Том начал сбрасывать одежду. Вернее, стягивать, потому что она немилосердно липла к телу, словно не желая выпускать его из своих объятий. В конце концов, освободившись от нее, Том побросал все в мокрую грязную груду под окно, оставив только клетчатые трусы, трогательно старомодные на своем отлично развитом и еще очень молодом мужском теле.
Джиллиан смотрела, не замечая, что улыбается. Зато от Тома ее взгляд не укрылся.
— Ну, отлично! Хотел поразить своей мускулатурой, а в результате надо мной посмеялись.
— Мускулатура что надо… — Джиллиан провела кончиками пальцев по выпуклости на трусах. — Мне бы и в голову не пришло смеяться над такой. Вообще-то за двенадцать лет ты сильно подрос.
— И набрался ума-разума. Надеюсь, смогу тебя приятно поразить.
Он шутил, конечно, но в глубине глаз таилась серьезность, потому что он серьезно относился к их отношениям.
— Только не говори, что двенадцать лет назад не залез ко мне в окно от недостатка «ума-разума»!
— Я, знаешь ли, был тогда девственник… — он невесело усмехнулся, — и о том, что нужно женщине, имел весьма смутное представление.
— Я бы не оставила тебя в неведении, — мягко заметила она. — Помогла бы, направила…
— А как я бы тогда себя чувствовал? Я и без того понимал, что мы не пара, не хватало только выставить себя полным неумехой. Когда трясешься со страху, ничего не выходит. Ты уже повидала всего, ты была…
— Шлюха? — подсказала Джиллиан. — Ну конечно! Вот она, главная причина. Ты не пришел, потому что не хотел связываться со шлюхой!
— Что за чушь!
Том привлек ее к себе, а когда она принялась вырываться, заключил в кольцо из рук. Она затихла. Настал момент истины, которого не избежать, разговор, который, однажды начав, нельзя оборвать на середине.
— Я всегда считал тебя самой потрясающей, самой сексуальной девчонкой в мире. Мне бы и в голову не пришло судить тебя. Я смотрел на тебя снизу вверх, как… как на игрока высшей лиги, куда, как я тогда думал, мне никогда и ни за что не попасть. Твое окно притягивало сильнее любого магнита, я проводил под ним каждую ночь. Пару раз даже хватался за чертову лозу, но так никогда и не нашел смелости по ней взобраться.
Джиллиан ощутила жалость к той далекой глупенькой девчонке. Самоуверенная, наглая, с искаженным восприятием простейших вещей, с чересчур легким отношением к постели.
— Я изменилась с тех пор… — произнесла она очень тихо. — Я уже не та. Столько всего случилось, понимаешь…
Как ему объяснить? Она пыталась пару раз, но послание, как видно, не достигло цели. Да и можно ли объяснить такое цельной, бескомпромиссной личности? Разумеется, Том знает, что мир полон жестокости всех сортов и размеров, но он уверен, что со всем можно как-то разобраться. Иначе он не стал бы полицейским. Он даже не догадывается, что человека можно гнуть в дугу так, что со стороны и не подкопаешься, унижать и обижать, сохраняя достойный фасад, и никто ничего не заподозрит. В прежние времена она брала свою дозу и уходила туда, где никто над ней не властен, даже Эрик. И надо сказать, его такое положение дел устраивало, потому что ей приходилось возвращаться, а возвращаясь, она увязала с каждым разом чуточку глубже, давала ему чуть больше власти над собой. Вот почему он так бесился, узнав, что она завязала. Ведь в конечном счете это означало побег из тюрьмы.
Для Эрика удар кулаком — непременный атрибут постельных игр. Если наслаждению предшествует боль, она его заводит. Поначалу и в самом деле заводило, потом боли стало слишком много, а наслаждение исчезло вообще. Она перестала кончать и тем раздосадовала Эрика. Как он ее только не обзывал! Самое интересное, он до сих пор искренне уверен, что в том ее и только ее вина.
О чем думает мужчина, с кем ей снова после долгого перерыва предстоит секс? Уж конечно, не о насилии. Он не причинит ей боли. Как хорошо отдаться доброму, ласковому, сильному, кому доверяешь, кто не внушает страха…
Потому что, если все плохо кончится, у нее точно не будет сил на новую попытку. Уже никогда.
— Прошу тебя только об одном… — Джиллиан вдруг заметила, что яростно сжимает в руке цветы. — Надо поскорее поставить их в вазу!
— Бог с ними, с цветами. — Том легонько встряхнул ее за плечи. — Они так долго мокли под дождем, что пролежат без вазы всю ночь. Но если для тебя так важно, хорошо, я поставлю их в вазу. Надеюсь, будут и другие, более интересные пожелания!