Бальтазар годами ждал момента, чтобы расквитаться со стариком Коннолли. Он мог бы простить глупость молодому Коннолли или по крайней мере проигнорировать его, если бы глупый Томми Коннолли не уверовал, что он может безнаказанно обокрасть Бальтазара.
По большому счету, утечка финансов со счетов «Скалас и сыновья» мало значила для Бальтазара. Он обиделся из принципа. Отвратительный Томми Коннолли твердо верил, что сможет обмануть Бальтазара.
Тем не менее следовало признать, что отправка к нему дочери Коннолли, которой предстояло замолить грехи ее семьи, была вполне уместной. Бальтазар отказался встречаться с ее отцом и братом.
– Я был уверен, что мои секретарши ошиблись, когда сказали, что ты мне названиваешь. – Он внимательно следил за ней, пока она стояла у окна на фоне сияющего города. – Ты просила о встрече. Когда я в прошлый раз виделся с тобой, тебе не терпелось сбежать.
Тогда Кендра обманула его, а он не привык к тому, чтобы его обманывали. И в глубине души он знал: ненависть к ее семье обусловлена не только кражей Томми.
Бальтазар не привык желать того, чего не может иметь.
– Я здесь от имени моей семьи, – холодно сказала Кендра Коннолли. Она вела себя деловито, но ее щеки раскраснелись, а глаза сверкали.
Итак, она лжет. Бальтазару не стоит удивляться.
– Они считают тебя самым подходящим оружием? – тихо спросил он. – По‑моему, твоя семья неправильно понимает ситуацию.
Она моргнула, но не упала в обморок. И не поежилась. Такое поведение он обычно наблюдал у надменных руководителей‑мужчин, которые стояли перед ним и провоцировали его недовольство.
В отличие от них, Кендра волновала его. Бальтазар слишком хорошо помнил прикосновения к ней, хотя по‑прежнему не понимал, почему она так на него повлияла. Он не запоминал своих любовниц – для него они были расплывчатым воспоминанием из ощущений и удовольствия. Однако Кендру он запомнил.
Сказать, что Бальтазар возмущался по этому поводу, – значит не сказать ничего.
– Спасибо, что принял меня, – чопорно сказала Кендра, сложив перед собой руки так, чтобы он не увидел, с какой силой она сжимает свои пальцы. – Я здесь не для того, чтобы оправдывать действия своего брата.
– Я надеюсь, что нет. Он меня обокрал. И более того, он считает, что ему это сойдет с рук. – Он едва заметно улыбнулся. – Его самоуверенность непростительна.
Однажды Бальтазар целовал пульсирующую жилку на ее шее. Возможно, именно поэтому он не может сейчас отвести от нее взгляд.
– Я не жду, что ты его простишь. Или будешь хорошо к нему относиться. Зачем это тебе?
– Зачем это мне, в самом деле?
– Я надеюсь, мы с тобой договоримся. Если есть способ убедить тебя не заявлять в полицию, я с радостью его найду.
Бальтазар невесело рассмеялся, оттолкнулся от дверного проема и прошел в свой просторный кабинет, где все кричало о его богатстве и власти. С обеих сторон были стеклянные стены, и Кендре казалось, будто они оба плывут над Манхэттеном. Повсюду была сталь и гранит, сверкающие как тихой угрозой, так и роскошью.
Обойдя стол, он не удивился тому, что Кендра плавно вошла за ним следом и теперь неуверенно стоит у двери.
– С какой стати ты решила, что я на это соглашусь? – спросил он, искренне заинтересованный ее ответом. – Какая наглость! Ты явно очень высокого мнения о себе, если думаешь, что можешь убедить меня в чем угодно.
Она развела руки в стороны в знак капитуляции.
– Я не собираюсь притворяться, что мой брат Томми – паинька, – сказала она.
– Но ты все равно здесь. Ты пришла защищать его. Как ты можешь оправдывать такое безрассудное и деструктивное существо, как он?
Томми нет оправдания.
Бальтазар удивлялся, хотя гордился тем, что никакая махинация в бизнесе его не удивит. Он стоял за своим столом, постукивая пальцем по его гранитной поверхности. Он нервничал, чего никогда не позволял себе на людях.
– Ты пришла не для того, чтобы замаливать его грехи?
– Разве их замолишь? – тихо спросила Кендра. – Я знаю слабости своего брата лучше, чем ты, уверяю тебя. Хотя я не понимаю, зачем он подделывает бухгалтерские отчеты, когда у него уже более чем достаточно собственных денег. Даже моему отцу, который постоянно оправдывал Томми, нечего сказать. Сам Томми не дал никаких объяснений.