— Тебе это не причудилось? — спросил Джо. — Падающие звезды здесь не редкость.
— Только не эти. Сомнений у меня нет.
Джо молча смотрел на Пастыря. Беверли дернула его за рукав.
— Пойдем, Джо, мы все устали. Пора спать. Обсудим все утром.
Джо кивнул.
— Ты права, — но он не сдвинулся с места, не сводя глаз с Пастыря. — С тобой все в порядке? Может, тебе что-то нужно.
— У меня все прекрасно.
— Ладно. Тогда спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Пастырь, — попрощалась и Беверли.
Они задернули занавеску и вернулись к столу.
— И что ты думаешь по этому поводу? — шепотом спросил Джо.
— Не знаю, что и сказать, — ответила Беверли.
— Если постоять у окна, то за час можно насчитать сотню падающих звезд.
— Возможно. Но то будут не те звезды, какие видел он.
— Так ты ему веришь?
Глаза Беверли широко раскрылись.
— Разумеется, верю. Как верила всегда. Как верил ты. Что еще удерживает нас рядом с ним? Мы недостаточно богаты, чтобы отдавать ему все наше время из чистого альтруизма.
— Ты его любишь? — спросил Джо.
— Конечно, люблю. И ты тоже?
Джо кивнул.
— Полагаю, что да.
— Но я не влюблена в него. Это какое-то другое чувство.
— Я знаю. Не так уж я глуп.
Их взгляды встретились.
— А зачастую ведешь себя как глупец.
— Слушай, я думал…
— Хватит тебе думать. — Она приникла к нему, приложив пальчик к губам. — Тебе это не впрок.
Пастырь все еще сидел на койке, так и не открыв Библию, когда за ними закрылась дверь фургона. Потом поднялся, медленно разделся. Сколько нового навалилось на него. Словно его подхватило приливной волной и несет к далекому берегу, которого он не видит.
Вытянувшись на койке, он поставил подушку на попа, включил ночник. Взял Библию, открыл первый псалом и начал читать вслух.
«Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных, и не сидит в собрании развратителей;
Но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь!
И будет он как дерево, посаженное при потоках вод, которое приносит плод свой во время свое, и лист которого не вянет; и во всем, что он ни делает, успеет…»[16].
Пастырь положил Библию, погасил ночник, уставился в темноту. Закинул руки за голову. Вот и ответ на некоторые его сомнения. Так и сказано здесь: «…во всем, что он ни делает, успеет». Нет ничего плохого в том, что он получит какую-то выгоду, распространяя Евангелие. Он будет выполнять работу, порученную ему Богом.
И все-таки полной убежденности у него не было. Разве не мог он обманывать себя, дабы найти оправдание тому, что он хотел сделать? Пастырь скатился с койки, встал на колени, молитвенно сложил руки перед грудью. Голос его наполнил пустой фургон, последние фразы сто тридцать восьмого псалома слетели с его губ:
«Испытай меня, Боже, и узнай сердце мое; испытай меня, и узнай помышления мои,
И зри, не на опасном ли я пути, и направь меня на путь вечный»[17].
Не вставая с колен, он положил руки на койку, опустил на них голову. Ему вспомнились слова матери: «Ты не такой, как другие, Константин. Ты не сможешь проповедовать свое видение Бога, пока не встанешь на алтарь своей церкви. Тогда ты обратишься к миру».
Тогда он не понимал смысла ее слов. Теперь ему все стало ясно. Его Бог не походил на Бога других, его Иисус был очень человечным Сыном Бога, осознающим слабость человека, потому что Он был одним из людей и мог найти в Себе желание простить их и мужество взять на Себя их грехи и умереть за них, чтобы все человечество могло найти в Нем отпущение грехов. Он не нес в себе ни угроз, ни войн, ни наказаний. Не то что мстительный Бог, Его Отец. Только прощение и отпущение грехов тем, кто принял Его.
Он не слышал, как открылась дверь фургона, и лишь когда отдернулась занавеска, понял, что он не один.
— Пастырь, — позвала его Чарли.
Он повернулся к ней.
Девушка была в халатике, наброшенном на ночную рубашку.
— Да?
— Беверли и Джо трахаются на заднем сиденье автомобиля, что стоит рядом с нашим фургоном.
Пастырь сел на койку.