Факты были таковы: в деревушке Клейнмиер расквартировали канадский полк, в составе которого служил некто Конрад Гиллис, призванный в армию из Морт-Харбора, что в Ньюфаундленде. Полк простоял недолго, но нескольких дней вполне хватило, чтобы Анна влюбилась в канадца без памяти и, опьяненная этой любовью, отдалась бравому солдату, сама приведя его на ферму одного из многочисленных родственников. Поход на ферму повторился раз, и другой, и третий... Анна писала о случившемся с нею очень скупо: «В старой риге складывали сено на зиму. На этом сене я была с Конрадом. Вместе нас видело только солнце, пробивавшееся сквозь щели в стенах и оставлявшее в сумраке, нас окружавшем, золотые дорожки. Мы ни разу не говорили о любви...»
Полк покинул деревушку, а вскоре выяснилось, что Анна беременна.
«Мать с отцом разрешили мне оставить ребенка и жить вместе с ними. Мне повезло, что меня не гонят из дома, как это случилось с Ханнеке. Ей пришлось отдать ребенка в приют... Я узнала, что Конрад женат и, стало быть, не смог бы жениться на мне... Слава Богу, я ни словом не обмолвилась о том, что люблю его... Сегодня у меня родилась дочь, я назвала ее Гертрудой....
Это была последняя запись.
Гертрудой звали мать Нелл.
Об остальном легко догадаться. В маленькой деревушке, где у людей не было секретов, девочка росла, зная, что она не такая, как другие дети, что она — позор семьи, а потому уехала из родных мест, как только ей исполнилось семнадцать. Она всегда придерживалась самых строгих правил, сторонилась мужчин и даже в мужья себе выбрала того, в ком не осталось и искры страсти, — вдовца старше ее на двадцать с лишним лет.
Если бы Нелл прочла дневник раньше, она бы сумела понять свою мать и успела бы ее простить за ту кошмарную атмосферу нелюбви, в которой воспитывалась в мрачном, никогда не оглашавшемся смехом, доме; за ту суровость, с которой родители относились и к ней, и друг к другу; за ту непреклонность, с какой пресекалось в маленькой девочке желание тепла, участия и искренней привязанности.
О своей бабушке Нелл знала лишь, что она есть, а видела ее только раз и, разумеется, ничегошеньки о ней (в свои-то три года!) не запомнила. И вот теперь ей предстоит увидеться с тем, кто, сам того не ведая, стал много лет назад сначала отцом, а затем и дедом. Она навела справки и узнала, что Конрад Гиллис жив, здоров и никуда не уезжал из Морт-Харбора. Еще она знала, что до смерти боится этой встречи.
— У тебя такой вид, словно ты решаешь мировые проблемы. — Кайл неслышно подошел сзади.
— Только свои собственные, — обернулась Нелл. — Нам еще долго?
— Часа два самое меньшее. И какие же у тебя проблемы, Петронелла Корнелия?
— Да вот гадаю, укачает меня или нет. — Нелл ухватилась за поручень, пытаясь удержать равновесие на резко накренившейся палубе. Кайл, будто и не было никакой качки, стоял, подставив грудь усилившемуся ветру и не вынимая рук из карманов. — Тебе, как я вижу, морская болезнь не грозит, — сказала она.
— Мой отец был рыбаком, я вырос на море.
— Здесь, в Ньюфаундленде? — Нелл не хотела упускать возможность узнать о нем побольше.
— Да, только дальше, на севере полуострова. Катер тогда ходил не чаще двух раз в год, а других дорог попросту не было. И не такая уж это романтика — море. Уловы вроде неплохие, а семья наша из нищеты не выбивалась, хоть и вкалывали с утра до ночи.
— Ну, тебя-то уж бедняком не назовешь. — Нелл сразу заметила, что кажущаяся простой одежда на нем стоит немалых денег.
— Рано ушел из семьи, и у меня кое-что получилось. — Он нахмурился. — И с чего это я вдруг разболтался? Не привык я говорить о себе.
— Ты женат? — спросила Нелл и тут же сама испугалась вопроса.
— Ну-ка пошли, пока мы не вымокли до нитки. — Кайл взял ее за руку и увел от плюющегося солеными брызгами ветра под навес, а там заговорил снова: — Нет, не женат. Собрался было, да ничего не вышло. А тебя кто-нибудь ждет в Европе?
Нелл покачала головой.
— Я не собираюсь возвращаться. Останусь здесь.
— Здесь?! Брось, Нелл, Ньюфаундленд не стоит этой жертвы.
Как объяснить ему, что никакой жертвы она не приносит?..
— Там все, чем ты живешь и без чего не сможешь, — продолжал он. — Там твой дом.