Поливать пасхальный торт глазурью Хелена начала примерно в полвторого ночи. Заплаканная. Она расплакалась после. Чувствовала, как ее тело прижимается к его. Горячее. Нетерпеливое. Она ревела. Сокращающаяся при всхлипах диафрагма толкала его в живот. Он попытался ее успокоить. От непривычных движений бедра Хелены еще болели. Их внутренние поверхности натерли его бедра. Она ничего не помнила. Не могла припомнить, как это было. Хаос рук и ног. Тела. Кожа, трущаяся о кожу. Проникновение. Пустота и обессиленность. Она распустила шоколад с маслом. О настоящей глазури теперь и речи быть не могло. Вылила размягчившуюся черно-коричневую массу на торт. Так, что со всех краев она стекла вниз. Посадила по краю марципановых пасхальных зайчиков. И марципановых курочек. Разноцветные сахарные пасхальные яйца. Поставила торт застывать на кухонное окно. Пошла спать. В постели подумала, не попытаться ли теперь. Может быть, теперь получится. Вложила безымянный палец между все еще набухших губ. Начала потихоньку двигать им во влажной щели. И тут сообразила. Она и не подумала о последствиях. Словно этот вопрос стерли из ее памяти. Месячные были почти две недели назад. А вдруг у него СПИД. Что она, собственно, о нем знает? Хелена повернулась на бок. Обняла вторую подушку и уснула. Он тоже ничего не сказал обо всем этом.
Лишь поздно вечером в Пасхальное воскресенье Хелене удалось снова подумать о Хенрике. И обо всем остальном. Весь день она провела с семьей. Взяла с собой мать Грегора. К родителям. Отвезла торт. Наблюдала, как дети ищут пасхальные подарки. День был холодный и ветреный. Девочки носились по саду. Она стояла с родителями и сестрой на веранде. Мать Грегора была с детьми в саду. Они остались в Хитцинге до послеобеденного кофе. Уже здороваясь, Хелена сразу сказала, что Грегор приехать не смог. Никто на это не обратил внимания. Потому что приехала Грегорова мать. Правда, мать Хелены попыталась поговорить с ней с глазу на глаз. Но Хелене удалось спастись бегством. На Ланнерштрассе девочки сразу взялись за квартиру. Очень скоро безукоризненный порядок вновь обратился в хаос. Счастливые дочери бесчинствовали. Разбросали по всем комнатам подарки. Объедались сластями. Кидали куда попало бумажки. Не слушались. Не хотели спать. Бабушка намеревалась еще поговорить с Хеленой. Пусть она зайдет к ней. В ее квартиру. Речь пошла о деньгах. О плате за телефон. Номер был один. После раздела поставили два аппарата. Их можно переключать. Пожилая дама сказала тогда, что ей телефон уже почти не нужен. Все будет в порядке. Так. И она намеревалась платить за телефон. Как ее вклад в хозяйство. Теперь же она вдруг решила, что это дело Грегора. Пусть он платит. Но его ей не застать. Этот Айхенхайм всегда говорит, что передаст. Но Грегор никогда не перезванивает. Она. Хелена. Она это может понять? "Ну, он не станет с тобой говорить", — отвечала Хелена. Свекровь же сказала, что это необходимо уладить. Так дальше не пойдет. И вообще. Вероятно, у Грегора есть причины не появляться дома. От нее. Своей матери. От нее он бы никогда не ушел. Он же оставался. Пока не появилась Хелена. Хелена ответила, что не она воспитывала этого мужчину. Портила его. Прошлое. Вот где, вероятно, корень зла. Воспитание. Усердное воспитание эгоиста. Потому что матери слишком балуют сыновей. Особенно если они — вдовы. Сын как эрзац мужа. Тут уж не жди ничего хорошего. Свекровь запретила Хелене когда-либо входить к ней в квартиру. Хелена сказала, не очень-то ей в эту квартиру и хотелось.
Хелена лежала в постели. Смотрела на окно. Чуть более светлый четырехугольник в темноте. Она устала. Сон не шел. Она ворочалась с боку на бок. Перевернула одеяло. Положила подушки друг на друга. Снова их отпихнула. Хелена пыталась вспомнить. Как это было. С Хенриком. Что они говорили. Как он обнимал ее. Как целовал. Когда же они разделись? Как она попала домой? Она ничего не помнила. Все сливалось. И потом. Где взять денег? На телефон. И почему она должна платить. Вот бы быть одной. Одной. И никаких проблем. И за что она должна отвечать? За детей. Грегор исчерпал все лимиты хаоса. Все. Ей остается только порядок. Она должна все привести в порядок. Ей необходимо все привести в порядок. Насколько возможно. Беспокойство зарождалось в животе и поднималось к сердцу. Билось. Неровно. Переполняло грудь. Превращалось во вторую грудную клетку. Которая давила ее. Швед тоже не позвонил. Потом. После того.
Проснувшись в Пасхальный понедельник, Хелена почувствовала, что болит лицо. Верхнюю губу справа раздуло и натянуло. Хелена ощупала лицо. Опухла вся правая половина. Потом в зеркале она увидела, что случилось. Простуда на губе. Такого с ней не было еще никогда. Простуды всегда были у Грегора. Простуда у Хелены была преогромная. Распухла щека. Правый глаз сощурился. Хелена разглядывала себя. Она выглядела так, словно кто-то разбил ей рот и щеку. Собственное лицо внушало отвращение. Она снова легла. Глядела в потолок. Лежала. Не поехала ни в какую аптеку. Если так — пусть так и будет. Не говорила с девочками. Просто велела им не трогать ключ во входной двери и есть кукурузные хлопья, когда проголодаются. Барбара снова подошла к дверям спальной и позвала Хелену к телефону. "Я больна, — закричала Хелена прежде, чем та успела еще что-то сказать. — Я больна. Черт побери! Могу я хоть раз поболеть спокойно". Испуганная дочка испарилась. Хелена лежала. Весь день. Никаких сил. Пусть хоть убивают, сил нет.
Вечером около восьми в комнату ворвалась Барбара. На лестнице — мужчина. И бабуля с ним разговаривает. Но ему нужна она. Хелена не представляла себе, кто бы это мог быть. Вышла. Зачем свекровь снова лезет не в свое дело. У лица Хелена держала большой белый носовой платок. На площадке стоял Хенрик. Свекровь прислонилась к косяку. Рассмеялась чему-то, что сказал швед. Хелена остановилась в своих дверях. Свекровь и швед повернулись к ней. Что случилось? Почему она не подходит к телефону? Хелена не могла говорить. Сразу расплакалась бы. Хенрик сказал пожилой даме, он все сделает. Ей не стоит волноваться. Хелена хотела отослать его. Никто ей не нужен. Ей очень хорошо одной. И пусть свекровь наконец уходит. Сколько можно терпеть. Она никого не желает видеть. Хенрик мягко втолкнул ее в квартиру. Закрыл за собой дверь. Отобрал у Хелены платок и посмотрел, что с ней. Не смог сдержать улыбку. У Хелены немедленно потекли слезы по щекам. Она отвернулась и пошла к кровати. Хенрик шел за ней. Попросил ключи от машины и денег. У него больше нет австрийских. Где ближайшая аптека? Отправил Хелену в постель. Объяснил девочкам, что мама больна. Шуметь нельзя. Хелена укрылась с головой. Проходя по квартире, она увидела, что натворили дети, предоставленные самим себе на целый день. Лежала на левом боку. Лежать на правом было больно. Дергало. Хелена плакала из-за квартиры. Потом из-за того, что плачет по такой ерунде. Вернулся Хенрик. Принес разные мази и таблетки. Присел к ней. Потом пошел к девочкам. Хелена слышала, как они разговаривают. Чаще всего — звонкий голосок Барбары. Но и Катарину тоже. Звенела посуда. Приборы. Хелена дремала. Девочки пришли сказать "спокойной ночи". Хенрик сварил спагетти, а они прибрали на кухне. А сейчас они ложатся спать. И совсем не будут шуметь. Катарина с ужасом глядела на Хелену. Нет, сказала Хелена, она не поцелует их. А то они будут выглядеть так же. Это очень заразно. Наверно, ей надо поискать новую работу. Чудищем. В кино. Дочери не засмеялись. Ушли. Хенрик принес ей яблоко. Очистил его и нарезал тонкими ломтиками. Сбрызнул лимонным соком. Очень вкусно. Он сидел на краю кровати. Если Хелена собиралась заговорить, не давал. Говорить Хелене было тяжело. Правая половина лица за день опухла еще больше. Когда она говорила, казалось, что она пьяная. "Я пойду успокою твою мать", — сказал Хенрик. "Свекровь", — пробормотала Хелена. "Свекровь. О'кей", — улыбнулся Хенрик. Потом он вернулся. Все в порядке. Хелена уснула.
Хелена сошла с поезда. Другие пассажиры повлекли ее за собой к выходу. В Местре венский вагон прицепляют к местному поезду. Ей нужно вперед, к голове состава. С Грегором Хелена всегда ездила в Венецию на машине. И пересаживалась из автомобиля на катер. Хелена почти не спала. Сидела у окна. Смотрела в темноту. Она могла бы сказать Хенрику, когда прибывает поезд. Но было так плохо слышно, что Хелена не знала, сможет он расслышать ее или нет. Хенрик кричал, что встретит. Потом связь прервалась. Хенрик же больше не позвонил. Что ей делать, если его не будет. Мысль о том, чтоб провести хоть один день в Венеции. И не встретить его. Знать, что Хенрик в этом городе. Где-то. И не иметь возможности найти его. Эта мысль была невыносимой. Почему только она не спросила, в какой гостинице он живет? Хелена шла вдоль коричневых итальянских вагонов. По крайней мере, у нее с собой — ничего тяжелого. Кофе, подумала Хелена. Чашку капучино в вокзальном буфете. И может быть, есть еще утренний поезд на Вену. Но почему он не дал ей своего телефона. Почему не перезвонил. Хенрик стоял в начале перрона. Прислонившись к чугунной колонне. Искал ее в толпе прибывших. Хелена увидела его первой. Пошла к нему. Потом он заметил ее. Оторвался от колонны. Устремился широкими шагами навстречу. Взял сумку у нее с плеча. Обнял. Поцеловал в щеку. Хелена обхватила его за талию. "Ты наверняка хочешь кофе!" Они пошли в вокзальный буфет. Хелена пила капучино. Изумительный кофе. Ей показалось, что, если приоткрыть рот, будет слышно счастливое бульканье. Она хихикнула. Принялась ядовито комментировать поведение спутников. И окружающих. Не хотелось показывать, насколько она счастлива. Как ликует. Получилось. Они нашли друг друга. Один день в Венеции. Разумный человек так не поступил бы. "Ты, должно быть, страшно устала", — произнес Хенрик. Они выпили кофе. Потом направились в пансион. У Хенрика была комната в пансионе поблизости от церкви Всех Святых. Узкими переулками Хелена шла за Хенриком. В новых туфлях. Через некоторое время она почувствовала, что левая пятка намокла и горит. Пузырь. Хелена старалась не хромать. Пыталась при каждом шаге подавать ногу вперед. Чтобы не терло пятку. Ничего не получалось. Хелена сконцентрировалась на ходьбе. Скоро перестала ориентироваться. Она помнила только, что церковь Всех Святых находится где-то в сторону Дзаттере. Палило солнце. От белых стен домов разболелась голова. А Хенрик все впереди. Торопится. Идет широким шагом. Сначала они разговаривали. Но разговаривать на ходу было неудобно. Дорожки вдоль каналов были слишком узкими, чтобы идти рядом. Говоря, Хенрику приходилось все время оборачиваться к ней. Хелена же должна была кричать в ответ. Хелена ковыляла вслед за Хенриком. У пансиона Хелена вздохнула с облегчением. Они поднялись на четвертый этаж. Лестница узкая. Когда поднимались, Хенрик заметил ее пятку. Он пропустил Хелену вперед. Почему она ничего не сказала? Глупо же. В комнате он усадил ее на кровать. Принес из ванной пластырь. Велел снять чулки. Заклеил пластырем лопнувший пузырь. Пятка выглядела ужасно. Отвратительно. Хелене было страшно неудобно. Новые туфли в дорогу. Она просто дура. Хелена сидела на кровати. Смотрела на свои голые ноги. Белые. На винно-красном ковролине, старом и потрепанном. Жестком под голыми ступнями. Вдруг Хелена перестала понимать, зачем она здесь. В этой комнате. В этом городе. Не слишком ли далеко она зашла? Хелена покраснела. Почувствовала, как кровь забилась в щеках и веках. Ей так хотелось. Увидеть его. Говорить с ним. В Венеции. Но. Так не делают. Разве не мужчина должен взять все на себя? С ног Хелена перевела глаза на руки, лежавшие сложенными на коленях. Хенрик прислонился к ней. Они вместе откинулись назад, на подушки.