Он показывает на кладовку позади себя и на все не распакованные коробки. Я смущенно улыбаюсь. Нужно было разобрать их, но пришла группа Доминика, и я поступила по-человечески — оттянула время.
Я бросаю последний взгляд на Доминика, который длинными худыми пальцами крутит ложку в кофе.
Странное тепло проникает в мое тело. Это тепло, появляющееся из ниоткуда, часто случается в последние несколько дней.
Я подхожу к Сэму с огромной ухмылкой на лице.
— Коробки никуда не денутся.
Он сужает на меня свои темно-зеленые глаза.
— Не знаю, почему я принял тебя сюда.
Я продолжаю широко улыбаться.
— Потому что я такая очаровательная?
Уф. Ненавижу, как «р» звучит в моем французском акценте. Сколько бы я ни тренировалась вместе с телепередачами, он не исчезает.
Сэм щиплет меня за ухо.
— Перестань быть ребенком и делай свою работу.
Я высвобождаюсь и выпячиваю грудь.
— Я не ребенок. Мне двадцать.
— Заканчивай свою работу, маленькая засранка. — Он смеется надо мной, прежде чем направиться к баристе. Я смотрю ему в спину. Мне очень не нравится, когда меня называют ребенком. Именно так меня воспринимали в моем маленьком городке на юге Франции. Даже когда я получила диплом бакалавра и два года проучилась на юридическом факультете. У меня еще есть следующий год, чтобы закончить аспирантуру и осуществить свою мечту.
Как только я сдам экзамен и стану адвокатом, то подам на Сэма в суд за то, что он назвал меня ребенком.
Я вздыхаю и поднимаю легкие коробки, чтобы сложить их в узком складском помещении. Наверху есть небольшое вентиляционное отверстие и желтый свет, освещающий ряды коробок.
Эта работа такая скучная и нудная.
Я благодарна Сэму за то, что он дал мне работу. Он даже снял мне комнату над кофейней, рядом с домом своей семьи, где его жена кормит меня бесплатно. Если бы они считали меня одним из своих непокорных детей, я бы долго не продержалась. Я бы сбежала обратно во Францию уже через неделю, когда почти все мои сбережения иссякли.
Родители оберегали меня всю мою жизнь. После жизни в качестве ветерана войны, папа решил сбежать от цивилизации и построил дом на вершине холма в маленьком городке в Марселе. Как будто этого было недостаточно, он выбрал место, где ближайший город находится более чем в тридцати минутах езды.
Двадцать лет там.
Целых чертовых двадцать лет.
Я прочитала больше книг, чем можно сосчитать, и в общем-то стала ботаником. Хотя отчасти это связано с папиным влиянием — психология и защита очаровывали меня больше всего.
На летних каникулах мне надоело жить в тени родителей. Я взяла паспорт, свои сбережения и улетела в Лондон. Я очень люблю своих родителей, но мне нужно нечто большее. Что-то, хоть что-нибудь, что избавит меня от всего этого бреда маленького городка.
По крайней мере, на лето.
Я могла бы поехать в Париж, но это недостаточно авантюрно. Я хотела пролететь над морем.
Приключения не включают в себя складирование коробок.
Второй раз за сегодня я отказываюсь от кладовки. Я оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться, что Самира нет в поле зрения, а затем возвращаюсь к прилавку.
Один из посетителей в проходе, напротив группы Доминика, поднимает руку. Я беру меню и иду к нему.
Я обслуживаю все столики, окружающие группу, но не их. Наблюдать издалека безопаснее. Если я подойду ближе, то почувствую, как меня затягивает на орбиту Доминика и выхода не будет.
Мужчина, которому на вид около пятидесяти, берет меню. Я киваю и возвращаюсь назад. По дороге я улавливаю глубокий, слегка хрипловатый голос Доминика. У меня подгибаются пальцы ног. Не знаю, почему у меня такая реакция на него. Добавьте к этому четкий британский акцент, и я, в общем-то, в восторге.
— У тебя вчера был замечательный гала-концерт, — говорит он одному из своих друзей. — Тебе стоит попробовать еще раз.
Я фыркаю. Ну вот. Начало очередной серии манипуляций.
За прилавком я застаю свою коллегу Нэнси, болтающую по телефону. У нее нежно-розовые волосы и огромные голубые глаза. Женщина из группы Доминика поднимает руку.
Нэнси подталкивает меня:
— Иди.
Я качаю головой и толкаю ее.
Она пожимает плечами и идет к ним. Я наблюдаю за реакцией Доминика, но он только улыбается. Есть такая штука в его улыбке. Я называю ее «полное дерьмо». Это тот тип улыбки, которую голливудские актеры демонстрируют в камеру все время. Она ослепительная и яркая, но совершенно фальшивая.
Он абсолютно фальшивый.
Почему, черт возьми, я так зациклена на нем?