— Что у тебя за проблема с моим нижним бельем?
— Оно всегда мешает, — его голос звучит рассеянно, когда он опускает руку к моей заднице. Он сжимает одну половинку и массирует другую. Я вдыхаю, испытывая одновременно удовольствие и боль. По его одобрительным звукам я понимаю, что ему нравится то, что он видит.
— Чертовски красиво. — Его поглаживания твердые и успокаивающие, и это вырывает из меня стон. — Я знал, что твоя кожа будет выглядеть великолепно с моими отметинами на ней.
Я не упускаю гордости в его тоне. Ему нравится, что он оставил на мне свои следы. Мне это тоже нравится. Что же это делает со мной?
— Я не могу нормально сидеть со вчерашнего дня, — я хотела захныкать, но вышло задыхаясь.
— Хорошо. Я был занят твоими мыслями, как и ты моими.
Он думал обо мне?
Я не могу это проанализировать. Его рука опускается на мою задницу. Сильно.
— А-а-а-а! — я вскрикиваю, когда жжение пронзает меня до глубины души, а на глаза наворачиваются слезы. Как такое болезненное может быть таким приятным?
— Это тебе за опоздание. — Шлепок. — Ты больше не будешь опаздывать, малышка, м? — Шлепок.
— Нет! — я кричу, а затем заглушаю жаждущий звук кожей. Уверена, что он может почувствовать мое возбуждение, если просто раздвинет мои стиснутые бедра. Мое лоно трепыхается, а соски пульсируют в лифчике.
Всего три шлепка, а я уже так жажду, что чувствую, как напрягся живот. Как будто боль усиливает мое удовольствие.
Доминик возвращается к массажу моей попки, и я стону от боли. Его прикосновения оказывают успокаивающий сюрреалистический эффект.
Другой рукой он вцепляется мне в волосы и оттягивает голову назад, так что я смотрю в его карающие глаза сквозь будто мутное видение.
— Не заглушай свои крики ради меня. Никто не услышит тебя, кроме меня. — Его палец опускается мне между ног, и я хнычу, когда он касается моих чувствительных складок.
Доминик хмыкает:
— И я хочу услышать твои крики, малышка.
Я судорожно киваю, потому что, очевидно, стала немой. Он добавляет еще один палец, и я стону. Он не сводит с меня своих горячих глаз. Эти глубокие карие глаза заставляют меня желать свободного падения во грех. Они заставляют меня делать то, чего, как знает мой мозг, делать не следует.
Доминик продолжает входить и выходить из меня. Я не протяну долго. Я не могу. Я была готова всего к трем шлепкам. Мрачный взгляд его глаз — спусковой крючок для душераздирающего удовольствия.
— Покажи мне свою темноту, детка, — он шепчет мне на ухо. — Падай. Я поймаю тебя.
И я падаю.
Dieu (с фр. Боже).
Я падаю. Я сжимаюсь вокруг его пальцев так сильно, что это разрывает мои внутренности. Я выкрикиваю свое освобождение и падаю. Я просто падаю. Потому что, видимо, доверяю Доминику, поймать меня.
Он отпускает мои волосы, но не убирает руку с дивана. Моя голова опускается на его ладонь, и я тяжело дышу. Мое тело все еще содрогается от последствий сокрушительного оргазма.
Мы смотрим друг на друга: я — с поникшими глазами, Доминик — с жесткими.
Словно уловив мои мысли, Доминик убирает свою руку из-под моей щеки, а другую — изнутри меня. Клянусь, мое нутро сжимается вокруг его пальцев, пытаясь удержать внутри. Он переворачивает меня так быстро, что я вскрикиваю, когда моя горящая задница упирается в прохладную кожу.
Доминик нависает надо мной в мгновение ока. Он дергает за бретельки моего лифчика. Он рвется под его пальцами и падает на меня лоскутами.
— Мне этого не хватало, — он ворчит, хватаясь за обе мои груди, в то время как его сильные бедра обхватывают мою талию. Я стону от боли в сосках под его натиском.
— Прошел едва ли день.
— Долгий, блядь, день, — прохрипел он у вершины соска, прежде чем прикусить его своим горячим, обжигающим ртом. — Ты все равно будешь наказана за то, что ушла вчера.
Я выгибаю спину, пытаясь пошевелить связанными руками. Поза напрягает мои плечи, а задница все еще горит, но болезненное удовольствие от того, что я полностью отдаюсь на милость Доминика, — или от отсутствия таковой — проходит через меня.
Его язык ласкает мой сосок, а пальцы сжимают другой. Всплески удовольствия захлестывают меня. Я бьюсь об него. Тело Доминика прижимается к моему. Я задыхаюсь, когда чувствую, как его твердая плоть упирается мне в живот.
— Дом… — задыхаюсь я.
Он с хлопком отпускает мой сосок, и я оплакиваю потерю. Мои губы приоткрываются, когда я вижу жесткие линии на его лице.
— Заткнись.
Разочарование застревает в глубине моего горла.
— Почему?
— Потому что от твоего голоса мне хочется привязать тебя к себе и никогда не отпускать, Камилла. — Он стягивает трусы-боксеры.