Воспоминания о прошлой ночи нахлынули снова. Восхитительная боль между ног заставляет меня кривиться и одновременно улыбаться, как идиотке.
Я переспала с Домиником.
Нет. Вообще-то он трахал меня, пока я не отключилась. Снова. Я просто очень устала, а он слишком интенсивный. Я массирую запястья. Они не покраснели, но воспоминание о том, как они были связаны, вызывает дрожь по позвоночнику.
Я почти не помню, как Доминик развязал меня и понес на своих сильных руках. Странно, как я стала ему доверять.
Папа всегда учил меня не доверять незнакомцам, и я принимала его слова близко к сердцу, но по какой-то причине я не считаю Доминика незнакомцем.
Мой взгляд блуждает по комнате. Она большая и очень минималистичная. Стены оформлены в серых и черных тонах. Большая кровать стоит на высокой архитектурной платформе. Есть две тумбочки и все.
«Все свое время он проводит в лаборатории», — слова Дэвида звучат у меня в голове. Похоже, Доминик использует это место только для того, чтобы переночевать.
Я вижу то, что, как предполагаю, является ванной комнатой. Будет ли у меня время принять душ перед отъездом? Возможно, стоит сначала спросить его.
Аромат кофе так и выманивает меня из сна. Я откидываю покрывало и влезаю в свое черное платье, лежащее на краю кровати. Белья нет. Пещерный человек порвал его.
Я направляюсь в такую же просторную ванную комнату с большим душем. Чищу зубы запасной щеткой, затем умываю лицо.
Тяжелое чувство поселилось в глубине моего желудка, когда я направляюсь к источнику запаха кофе.
Вот и все.
Мое приключение официально завершено. Мы с Домиником подписались на одноразовую акцию.
Теперь мне предстоит спуститься с облаков и разбиться о мир живых.
Кухня, гостиная и столовая объединены в одно большое пространство с видом на огромное стекло… Вчера вечером вид из него казался сказочным, но в утреннем свете это просто еще один пасмурный, хмурый день в Лондоне.
Или, возможно, так можно передать мое настроение.
Я останавливаюсь возле кухонной стойки, когда вижу, как Доминик бросает что-то в кастрюлю. На нем только мешковатые шорты. Вот и все. Его сильные мышцы спины обращены ко мне, а темные волосы взъерошены. Я в растерянности, какой вариант мне больше нравится: шикарный вид доктора или непринужденный.
Он оборачивается, и когда видит меня, его губы приподнимаются в этой душераздирающей улыбке. Прежде чем я успеваю вернуть улыбку, он берет меня под руку и сужает глаза.
Какого черта?
— Если ты не возражаешь, я просто возьму кофе. — Я направляюсь к машине. — Я не могу нормально функционировать без утреннего кофе. Могу упасть на улице или еще что-нибудь.
Я сжимаю губы. Мой способ изобразить спокойствие — это словесная рвота.
Тепло разливается по моей спине, когда позади меня появляется Доминик.
Я крепче сжимаю кофейник. Мое дыхание становится тяжелым, и мне приходится сосредоточиться, чтобы налить кофе в кружку, а не разлить по столу или по себе.
Ого. Кто бы мог подумать, что наливание кофе требует такой концентрации?
— Почему ты одета? Опять, — в его голосе слышно раздражение.
Я поворачиваюсь лицом к нему. Огромная ошибка. Теперь я смотрю на его рельефный пресс, завитки татуировки, щетину на щеке, клочок тонких волос на груди, уходящий ниже… ниже…
Я прочищаю горло и сосредотачиваюсь на его лице.
— Мы закончили, не так ли?
Он кладет руки по обе стороны от меня на стойку, так что я оказываюсь в клетке.
— Кто сказал?
Quoi…? (с фр. Что..?)
— Что ты имеешь в виду?
В его темных глазах плещется злость.
— Я еще не закончил с тобой, малышка.
Клянусь, мое сердце вот-вот выскочит из груди. Тяжесть, возникшая ранее, превращается в дрожь внизу живота.
— Я думала, ты делаешь только одноразовые вещи.
Он ухмыляется.
— Технически это два раза.
— Дом!
Его глаза пылают.
— Мне нравится, когда ты меня так называешь.
— Я серьезно, — я стараюсь, чтобы это звучало именно так. — Проще, если это будет один раз.
Мои пальцы обводят кружку с кофе. Будет больно, если он позволит мне выйти за дверь, но лучше пострадать сейчас, чем потом. А он причинит мне боль. Социопаты никогда не успокаиваются. Они физически не способны на это.
— Тогда мы сделаем это дважды, — он толкается в меня, в его голосе звучит игривость, смешанная с темнотой. Стойка впивается мне в спину. — Потом три раза, потом, может быть, четыре, пока мы не забудем считать.
Я качаю головой, несмотря на то, что по коже пробегают мурашки.