Она долго и медленно писала, от усердия даже прикусила губу. «Все правда, тому подлецу не верьте. Евдокия Тер. Рябинина, член партии с 1935 года…» — прочитал Владлен.
— Спасибо, тетя Дуся. Я думаю, что теперь никакой ябедник не устоит.
— Вот так. А теперь меня послушай. Владлен Петрович. Я тоже новость имею.
— Что за новость?
— Потанин приехал. Андрей Сергеич.
— Какой-такой Потанин?
— Владыки здешнего сын, который до революции тут хозяйновал. Вот! — И она положила на стол потанинский паспорт.
— Потанин, Потанин, — пробормотал Соловьев. — Удивительно знакомая фамилия. Где я ее слышал?
— Еще бы не слыхать — пруд-то наш до сих пор Потанинским зовут.
— Ах вот что! Действительно, Потанинский пруд… — Он вспомнил. Ему отец говорил, что завод построен на землях бывшего собольского богача.
Соловьев раскрыл темно-зеленую книжку. Фотография. Одутловатое, полное лицо пожилого человека. Печать проломила эмульсию, и мелкие трещинки дошли до подбородка. Потанин, Андрей Сергеевич, год рождения — 1906. Место рождения — Собольск.
— А сейчас где проживает?
— Прописку погляди — из самой Читы гуляет.
— Действительно, из Читы. Работает на мелькомбинате. И уже давно. Что ему у нас понадобилось?
— Я знаю? Говорит, родные места приехал проведать. А ночевать ко мне пришел. Вот тебе и родина — родной души не нашлось. Сомневаюсь я, Владлен Петрович.
— Пока не вижу оснований. В чем сомневаться-то? По-человечески разобраться, дело обыкновенное: соскучился и приехал. В паспорте ведь сказано, — вот, смотрите! — место рождения — Собольск. Все точно.
— Говорить можно. А на уме что? Я уж и то подумала: не свое ли добро возвернуть прибыл?
Владлен улыбнулся, а затем засмеялся откровенно и открыто.
— Это уж из области фантастики, тетя Дуся.
— Сам ты фантастика, — начала сердиться Евдокия Терентьевна. — И смешного ничего не вижу. Хоть и невеличка была, а и то пришлось погнуть хребтину на ихнее семейство…
— Вам? Да сколько же вам лет было?
— Однако, семь-восемь.
— Такой малышке и работу подобрать было трудновато. Ну, что вы могли делать в потанинском хозяйстве? Не представляю.
— В то время не жил, вот и не представишь. А хозяева, брат, быстро работу нашли — гусей пасла потанинских.
— Гусей?
— Их самых. От зорьки до зорьки со стаей ходила. Гуси вроде персональные были — только к потанинскому столу, больше никому. Гусак в стае был — ну, страшный да злющий. Ничего, покорила его, злыдня. Он — на меня, а я изловчусь, ухвачу за горло и давай мы друг друга трепать: то он меня тащит, то я его прижму. Мне-то лучше, у меня горло открытое, дыхание свободное, а у него горло перехваченное, дышать нечем. Чувствую — слабнет, берет моя силенка. Только крыльями, собака, сильно хлестал. Ну, все равно, бояться меня стал.
Погруженная в раздумье, она вспомнила свою батрацкую долю. Ох, как не надо ее, такую жизнь, когда семилетние батрачат!
Владлен понимал, что происходит сейчас в душе старой коммунистки, что пережила она сегодня ночью, когда так нежданно и негаданно нагрянул хозяйский сын.
— И ночь, вероятно, не спали, все думали: за каким чертом принесло сюда хозяйского сына?
— Откуда ты только все знаешь! — покачала головой Евдокия Терентьевна. — Верно, не спала и думала. Да и как не думать, Владлен Петрович: девяносто шесть убитых на моих глазах из шахты поднимали…
— Я понимаю, тетя Дуся, — такое не забывается.
— Вот я и докладываю тебе, как партийному секретарю: хозяйский сын пожаловал, брат злодея-карателя. Так мне моя партийная совесть велит, а ты поступай, как тебе твоя подскажет. Ты ведь зарплату в нашей партийной кассе не зря получаешь. — Она усмехнулась и спросила: — Еще какое дело ко мне есть?
— Больше дел никаких нет. Я только хотел вам об анонимке рассказать.
— Тогда — будь здоров!
Она вышла на крыльцо заводоуправления. Предзаводская площадь была пустынна. Один вахтер разгуливал взад-вперед вдоль ворот. Останавливался, приподнимал фуражку, вытирал пот с лысой макушки и снова гулял. Вдали гудели цехи, а за заводом блестела незыбучая гладь Потанинского пруда, темнел дальний лес. От воды и леса доносило чуть приметную прохладу.
Не торопясь, Евдокия Терентьевна пошла к гостинице. Ключ лежал там, куда его было велено положить, постоялец где-то гулял, чемодан стоял на месте. Евдокия Терентьевна потянула его к себе и почему-то внимательно осмотрела. Чемодан как чемодан, самый простой и обыкновенный. На боку белела наклейка камеры хранения. Такая обтертая, что и не разберешь, в каком городе приляпали. Обтерла фартуком чемодан Евдокия Терентьевна и поставила на место.