— Бессовестный ты, Саламатин! Ну, за что гостя обижаешь? Правду в народе сказывают: у трезвого — на уме, а хмельной — выболтал. Открылся ты нам до самого донышка, а на донышке — одна грязь. Весь тут; и хамство твое, и сужденье дремучее, и жадность нечеловечья. Как только не стыдно!
— Вы меня не стыдите! Не позволю! — гаркнул Саламатин.
— Стыдила и стыдить буду, — спокойно сказала Евдокия Терентьевна. — Да ты оглянись, глупый: кто сейчас за движимость-недвижимость держится? Раз-два — и обчелся. Заборы ты видел? Все бумажками заклеены — дома продают. Зря это? Не зря: не хотят люди больше своими домиками жить. Не выгодно и трудно. Другой жизни люди хотят, а ты того не видишь — и своей меркой все меряешь. А мерка у тебя короткая: пасека.
— Что — пасека? Все вы врете! И вам дай — не откажетесь!
— Что с ним будем делать? — спросила Евдокия Терентьевна, обращаясь к залу. — Как пасеку завел в Башкирии, так другой человек стал. Вроде сломался: все ему не так, все не по его. Застили небо пасечные прибыли…
Саламатин стал совсем не спокоен. Упоминание о пасеке и обозлило его, и обеспокоило: ему не хотелось, чтобы этот источник доходов стал так широко известен. Он оглянулся: молодежь вокруг да и пожилые из лож посматривали на него с усмешкой, сочувствия нигде не было.
— Да пропадите вы пропадом до самого конца! Я думал, вы как люди, а вы ничуть даже…
Он круто пошел вверх, к выходу. Сумка со снаряжением свободно моталась по спине и раз-два с глухим стуком задела за спинки стульев.
— Аппаратуру расколотишь, голова! — крикнули ему из рядов.
— Ему что: не своя, заводская, — отозвался кто-то. Весь зал следил за передвижением фотографа. — Свою бы он на цыпочках пронес бы…
— Есть в зале дружинники? — спросил со сцены Владлен. Встало несколько парней с красными повязками. — Присмотрите за Саламатиным, ребята. Если сильно пьян — отберите аппаратуру. — Парни вышли в фойе. Владлен проследил за ними взглядом. — У кого-нибудь есть еще вопросы к Андрею Сергеичу?
— Есть, Владлен Петрович. У меня. — Евдокия Терентьевна все еще стояла и издали посматривала на Потанина. — Хочу спросить, да не знаю, ладно ли будет.
— Ничего, ничего. Спрашивайте, Евдокия Терентьевна. — подбодрил ее сам Андрей Сергеевич.
— Вот что я хочу спросить: вы — член партии?
В зале повисла тишина. И опять стало слышно, что делается в фойе, как шумит там Саламатин: «Аппаратура — не твоя забота, ты меня понял?»
— Не состою, Евдокия Терентьевна, — негромко ответил Андрей Сергеевич.
— Что так?
— Сами понимаете — не решался.
— Из-за брата, что ли?
— Да, главным образом, — из-за брата.
— А я думала — обиделся на Советскую власть.
— Мне на Советскую власть обижаться нечего, Евдокия Терентьевна: она меня кормила, она меня учила, когда отец бросил, — все так же негромко ответил Андрей Сергеевич.
— Ясен ответ, Евдокия Терентьевна? Так, ясен. Какие выводы делать из вашего вопроса — Андрей Сергеич сам решит. На этом заканчиваем беседу. Поблагодарим товарища Потанина за полезный рассказ.
Посыпались щедрые аплодисменты. Андрей Сергеевич видел, что хлопали ему от души, с удовольствием, улыбаясь. И когда зал массивно и непоколебимо стали закрывать тяжелые половины бархатного занавеса, опахнув его ветерком, Андрею Сергеевичу стало жаль, что так скоро кончилось его общение с молодыми и хорошими людьми.
Занавес сомкнулся, волнисто колыхнувшись, на сцене стало тихо и глухо. Члены президиума расходились и исчезали за занавесом.
Большой свет сняли, осталась дежурная лампочка, и все за сценой приняло неправдоподобные, фантастические очертания. Андрей Сергеевич пробрался к облюбованному старинному креслу и сел, решив подождать Владлена. Соловьев разговаривал с кем-то у стола президиума. Вечно занят, вечно вокруг него толкутся люди…
Интересно, как он оценил выступление и всю беседу? Все могло быть гораздо лучше и умней, если бы был хоть час на подготовку. А то всего несколько минут — и те он растратил бесполезно. Почему-то всегда так получается, что всякие хорошие мысли приходят после выступления: вот это сказать надо было так, вот это — этак…
Владлен подошел быстрым и легким шагом. Сел рядом на декоративный березовый пенек и заглянул в глаза Потанину:
— Очень устали, Андрей Сергеич? Простите, мы вас так сегодня поэксплуатировали…
— Ничего. Лишь бы польза была.
— Польза несомненная. Теперь долго будут обсуждаться все проблемы устройства общества. Включая и проблемы саламатинские.