2
Желтая табличка-стрелка с черной надписью: «На Турий лог». А за стрелкой — настоящий ад. Манцуров вцепился в поручень двумя руками. Юра взвился в воздух и теменем ощутил жесткость крепления кровли на машинах горьковского автозавода. Приподняло с места даже тяжелого Гаева.
— Вот она, братья, невесомость! — заворчал он. — Довольно чувствительная штука, знаете ли. А я-то думал, почему у самолетов стены обиты пенопластом. Чтобы меньше шишек собрать.
— Ванюша, следи за дорогой! — Юра вцепился в борт, но было сомнительно, что он не взлетит снова. — Глаза по ложке, не видят ни крошки. Неужели нельзя объехать?
Ванюша цепко ухватился за штурвал:
— Объедешь тут. Ты выгляни, а потом говори.
Газик прыгал с валуна на валун, как резиновый мячик. Свинцово-серый горный кряж разодрал пласты чернозема и выпер наружу скалистой вершиной. Через эти каменные, чуть обкатанные клыки переваливала дорога, — представляете? Это что-то невероятное. Ума-шины начались судороги, она должна была сейчас развинтиться и распасться на ходу. Как же тут ездят местные? Неужели нельзя убрать клыки? Выдрать? Взорвать?
Юре казалось, что, остановись они на минуту, он бы руками расчистил дорогу, так он ненавидел сейчас камни, по которым скакала машина.
— Только бы дифером не зацепить! Только бы дифером… — сквозь зубы мечтал Ванюша. — Зацепим — хана нам будет. Ой-ой как наплачемся. Гаражей-то, надо полагать, близко нет.
— Накаркай у меня! — рычит Гаев. — Попробуй только, повреди кардан, — душу выпущу.
За перевалом дорога чуть поглаже. Виден Турий лог. Деревня как деревня, скопление крохотных домишек в междугорье, серых, а то и вовсе почерневших от древности. Дом от дома отделяют просторные огороды, а в них буйствует зелень — яркая, обильная, сочная. Гаев с грустью вспоминает о том далеком времени, когда он вечерком потемней шарил в таких вот огородах. Как хороши, как свежи были те огурчики!
В полукольце домишек — озеро, за озером — лесистые синие горы. Красавицы затянуты в легкую вуаль, голубую дымку. А над поселком, над горами и озером белесое небо до половины густо заляпано невыразимыми яркими красками заката. Горит, горит костер-великан, на полнеба распластав золотые и красные, голубые и зеленые лучи, как бы осколки закатившегося солнца. И неподвижно замерли над ним три валка распушенного золота, длинными прядями протянувшиеся в далекую мглу туманного востока.
— Рокуэлл Кент, — не отрываясь от заката, бросает Манцуров. — Его закаты. Взгляни, Федор, какое богатство. Выложено все золото неба: любуйся и завидуй, человек. Тебе такого не создать…
Гаеву предпочтительнее были бы богатства земные, — жирный борщ, например, — но раз Сурен приглашает, надо смотреть.
— Где уж нам уж, Сурен Михалыч, — мельком глянув на закат, признает Гаев. — С природой разве потягаешься…
«Закат как закат, — думает Юра. — Если хорошенько присматриваться, можно и в Подмосковье увидеть такие. И до Рокуэлла Кента далеко — переходы совсем не те. У американца переходы резкие, контрастные, а здесь все мягко, пушисто. Правда, ярко, приходится признать».
Машина катит в поселок под уклон, и Ванюша выключает мотор. Сразу становится слышен перезвон, лязг и дребезг составных частей пожилого газика. И еще слышно равнодушное потявкивание. Оказывается, за машиной увязались худые, волкоподобные псы. Свесив языки из широко разинутых пастей, взбрыкивая тощими задами, скачут рядом с колесами и косятся: хватать или не хватать? Наконец, наглотавшись вдосталь пыли, отстали.
Приближается, видимо, центр поселка: дома становятся крупней, а огороды меньше.
— Слушайте, Манцуров, да они тут недурно устроились, — удивляется Гаев, рассматривая совсем городские дома: кирпичный первый этаж, рубленный из бревен второй и двухоконный мезонин врезан в четырехскатную крышу.
— А это — мы, — сообщает Ванюша, и они неожиданно видят сами себя: пыльный газик спускается по щербатой каменистой улице.
Видение исчезает, и за стеклом витрины стоят двое: он и она. Он — бравый парень, небрежно выставил ногу вперед. Пальто нараспашку, в петлице серого костюма повис на шнурке оранжевый ярлык. Она — стоит рядом, и у нее небрежность в туалете: сползла юбка. Там, где глаз должен видеть бедро, он видит ржавый железный штырь. По всему фронтону выстроились метровые буквы: универмаг.
— Смотри-ка ты! Чем тебе не Москва?
— Ну да! В Москве манекены юбки не теряют, — скучно противоречит Юра.