— Стихию ты развела, Даша. Разве это сад? Цветок, он тогда хорош, когда в меру и к месту. А кучей растет, в тесноте и обиде, — он уже не цветок. Так себе, пестрое растение.
Кокориной не видно: присела на корточки и выпалывает пробившиеся кое-где сорняки.
— Первый год сажу. Откуда мне знать, как и что?
— Вот обожди: съемки кончим, в Москву вернусь, литературы тебе подошлю. И, само собой, семян. Я ведь тоже цветовод.
— Да ну? — удивляется Кокорина.
— Точно. Только вот в разъездах все, некогда заняться.
«Спрошу», — решает Дарья Дмитриевна и задает Гаеву вопрос, который висит это время над ними:
— Скажи ты мне, цветовод, зачем вам понадобилось мой телевизор нарушить?
Гаев алчно рассматривает за плетнем соседский огород. Нормальный огород с обычной огородной растительностью. Гроздья помидоров висят в темной зелени кустов; некоторые уже покраснели, так и просятся в употребление.
— Видишь ли, Дашенька, картина наша про девятьсот пятый год. В один домишко собираются подпольщики на тайную сходку. А на том домишке — телевизионная антенна. Сама посуди: какие же телевизоры в девятьсот пятом году? Да разве тебе Юрка не рассказывал?
— Недопеченный-то ваш? Некогда нам было разговаривать.
— Допечь решила — за ухват взялась? — Они смеются, не видя друг друга: Дарья Дмитриевна все еще сидит на корточках. — Ты не тревожься, Даша, не хочешь — не тронем твое хозяйство. Другую подходящую избу отыщем. Правда, шефу понравилась сильно твоя, но ничего, уговорим.
Дарья Дмитриевна перестала полоть, слушает и клянет себя. Вот тебя бы отвозить метлой, правильно бы было. Твой дом хотят в кино снимать, а ты ерепенишься. Эх, дуреха!
— И вовсе не надо уговаривать. Что я, беспонятная совсем, что ли? Скажи своим молодцам — пускай спускают антенну.
— Но… — пытается возразить Гаев.
— Ничего не «но». Согласна я. Иди! — твердо говорит Кокорина.
Придерживая шляпу, Гаев долго смотрит на мачту. Метров на пятнадцать вымахал вверх гладко ошкуренный, цельный ствол не то сосны, не то ели. Видно, росло дерево в глухой тени, не видя света. Тянулось к горячему солнышку, да так его и не достигло. Зато теперь оно было все на виду у солнца, и на его верхушке, отливая золотом, взблескивал растопорщенный пучок латунных трубок.
— Не беспокойся, Даша, все восстановим в прежнем виде. Даже лучше: у меня мастера высшего класса. Москвичи. Так я пошел. — Он выходит на улицу и кричит Сопову: — Юра! Собирай ребят и майнуйте помалу. Я договорился.
Турьеложское горное озеро слепит отблесками солнца. Невозмутимые воды неподвижны — налит в каменную чашу среди гор расплавленный хрусталь да так и застыл при полном безветрии. В жаркой тишине где-то поскрипывают уключины. Гребца и лодку не видно, они у противоположного берега, а скрип и стук совсем рядом — так ясно и отчетливо перенесла звуки кристальная вода.
Гаев стучит в маленькое оконце:
— Дарья Дмитриевна, дай попить, пожалуйста.
— Я самовар поставила, пить чай будем. Заходи.
10
Два старых человека бредут широким берегом озера: Манцуров и Корсаков. Щелкает и хрустит под ногами галька. Стаи мальков развернулись веером, висят в прозрачной воде, ждут добычи с берега. Манцуров швыряет в них камешком, и мальки бесследно исчезают.
— Когда-то я блинами баловался, — говорит Манцуров и, изогнувшись, запускает камень.
— Ничего, получается, — одобряет Корсаков. — Но, думается мне, я лучше.
С переменным успехом они швыряют камни, вспарывают водную гладь длинными волнистыми дорожками.
— Я вам сейчас покажу высший класс.
— А это вы видели?
— Ерунда! Мы вот так. Что, не нравится?
С катера доносятся мягкие хлопки двигателя. Они нарастают, сливаются в сплошной гул. Колыхнувшись, судно отваливает от причала, делает разворот и блещет красной надписью на белом борту: «Л. М. Корсаков». Рулевой в стеклянной будке видит стариков, срывает берет, лихо машет и дает три приветственных гудка.
Судно уходит в туманную, затянутую маревом озерную даль. На берег идут круглые прозрачные волны. Подгоняют одна другую, накатываются на трескучую гальку и с шумным вздохом отваливаются назад. И долго меж камней катятся булькающие струйки воды.
— Что за деятель такой — Эл. Эм. Корсаков?
Корсаков смотрит в сторону и нехотя признается:
— Понимаете, какая штука. Я — деятель. Эл. Эм. Корсаков.
— Вы? Извините. Вашим именем назвали судно? Извините.