— Когда передадут старика в объятия Морфея, — улыбаясь, вставил Тосканелли. — А теперь подведите меня к Медичи, чтобы я мог засвидетельствовать ему своё почтение и удалиться.
— Мы встречаемся на Понте Веккио во время процессии, — сказал Бенедетто. — Найди нас. Там будут все, кого ты знаешь. Мы намерены пошалить.
Леонардо кивнул, снова чувствуя тревогу и одиночество, понимая, что замкнут в этом изысканном кругу вместе с мальчиком, отданным ему под опеку. Глазами он поискал в толпе Джиневру, но не смог её найти. Николини стоял рядом с её отцом, Америго де Бенчи, беседуя с людьми так, словно брак уже состоялся и главная его цель достигнута. Леонардо тошнило при одной мысли о Николини, овладевающем Джиневрой, но он никак не мог отделаться от картины, которая молнией вспыхивала в его воображении: Джиневра бьётся под плешивым, с гусиной кожей Николини.
Как всегда, он представил себе даже комнату, в которой произойдёт насилие — а чем иным это может быть? Постель будет устроена на сундуках, на которых сидят и где держат одежду; постельное бельё и занавеси будут красными, и волосы Джиневры должны потеряться на красном, а белая кожа вызывающе выделяться; глаза она зажмурит, будто от реальности можно так же легко отгородиться, как от света. И Николини с его слабыми руками придавит её своим весом. Ему не будет нужды заботиться о том, чтобы ей было хорошо. Он просто удовлетворит свою похоть, словно влез на шлюху.
В конце концов голова у Леонардо прояснилась. То, что Джиневра покинула комнату, принесло ему облегчение. Однако он должен найти её. Скорее всего, она укрылась в одиночестве в одной из спален мастера Андреа. Леонардо, по крайней мере, хорошо знал дом. Но мысль о поисках развеялась, когда он увидел, что прислужник Николини не сводит с него глаз.
Он должен выиграть время.
Никколо Макиавелли стоял перед Леонардо, выжидающе и встревоженно глядя на него. Красивый мальчик, высокий и сухощавый, вот только лицо необычно сурово для существа столь юного. Однако он чувствовал себя, кажется, уютно один в этом незнакомом для себя месте. Занятно, подумал Леонардо.
— Как тебя называют? — спросил он.
— Никколо, — ответил мальчик.
— А прозвище у тебя есть?
— Меня зовут Никколо Макиавелли, таково моё имя.
— Ну, а я буду звать вас Никко, юноша. Не возражаешь?
— Нет, маэстро, — сказал он, чуть помедлив, но его тонкие губы тронул призрак усмешки.
— Итак, твоё новое имя чем-то тебе не нравится, — заметил Леонардо.
— Я нахожу забавным, что вам понадобилось укоротить моё имя. Так вы чувствуете себя больше?
Леонардо рассмеялся.
— Сколько тебе лет?
— Почти пятнадцать.
— А если быть точным — едва миновало четырнадцать, так?
— А вы всё ещё ученик мастера Андреа, хотя на самом деле вы уже стали мастером — так мне, во всяком случае, сказал мастер Тосканелли. А если вы близки к тому, чтобы стать мастером — разве вам не захочется, чтобы вас уже считали таковым? Или вы предпочтёте, чтобы вас держали за ученика, который только и может наполнять стаканы вином? Как, мастер Леонардо?..
Леонардо снова рассмеялся: этот умный мальчик, рассуждавший так, словно он вдвое старше, начинал ему нравиться.
— Можешь звать меня просто Леонардо, — сказал он.
— А где я буду жить... Леонардо?
— Это мы решим. — Леонардо огляделся, словно снова искал Джиневру.
«Где Сандро?» — спросил он себя. Что ж, сейчас на самом деле поздно.
Многие направятся сейчас к Палаццо Пацци, чтобы последовать за процессией, которую Джакопо де Пацци поведёт в Санти Апостоли, в старейший из храмов Флоренции. Именно Пацци привезли в 1099 году из крестового похода священные кремни от Гроба Господня. И именно Пацци понесут их из Санти Апостоли в Дуомо, на церемонию Возжигания. Разумеется, братья Медичи не станут спешить присоединяться к шествию, пока священные кремни не окажутся в Дуомо, красивейшем храме христианского мира. Храме Медичи.
Леонардо окликнул Верроккьо, и тот поспешил к нему. Андреа был в восторге от того, что именно этой ночью Медичи и их блестящая свита почтили визитом его bottega — щёки его горели, а это было самым точным указанием на его чувства. Леонардо всегда знал, хорошо ли идут дела Андреа, потому что при удаче лицо его пылало, словно удар по рукам или словесный договор опьяняли его сильнее вина.
— Я должен был передать тебе послание, но за всей этой суетой совершенно забыл, — сказал Андреа. — Прости, пожалуйста. — Андреа, очевидно, понятия не имел, что Леонардо влюблён в Джиневру.