— Ну, снова забил фонтан ереси, — хмыкнул Зороастро, однако безо всякой злости. Он играл другую роль, возможно скрывая глубину своих чувств: говорил спокойно и тихо и стоял недвижно, точно окаменев. — Ты поклоняешься кисти и краскам, и я не удивляюсь, что для тебя так трудно перейти к Христовой правде. Думаю, ты проводишь слишком много времени с мессером Тосканелли и евреями из квартала шлюх.
— Мастер Тосканелли ходит к мессе и каждую неделю принимает Святое Причастие, — возразил Никколо. — Ты всегда ставишь знак равенства между ересью и самостоятельными мыслями?
Леонардо улыбнулся, но улыбка быстро погасла.
— Я утверждаю, что Священное Писание, и только оно, несёт нам высшую истину. Но, каюсь, я не принимаю всерьёз измышления священников, живущих за счёт мёртвых святых. Они не тратят ничего, кроме слов, — а получают богатейшие дары потому лишь, что, по собственным их заявлениям, обладают властью даровать рай чувствительным душам вроде твоей.
— Вспомни эти слова на своём смертном одре, Леонардо... — Зороастро не успел договорить, как на улице завязалась драка. Несколько юнцов стащили с коня одного из armeggiatori Медичи. Лоренцо въехал в самую гущу схватки. Он кружил вокруг задир и упавшего, что был командиром отряда, и громко взывал к armeggiatori и зрителям, крича, что кара падёт на весь город и всех его жителей, если пред ликом Богородицы прольётся кровь.
Леонардо смотрел на драку — и с волнением думал о процессии Пацци, которая вот-вот должна появиться, и Джиневра и Сандро окажутся в самом её сердце. Но Лоренцо и его брат всё же утихомирили толпу. Они подозвали повозку, которую предполагалось открыть и показать людям только после того, как над площадью пролетит голубь.
Словно ниоткуда возникли разукрашенные телеги — конечно же их просто скрывали до поры до времени; когда их вкатили на площадь, работники как раз срывали чёрные покрывала, являя взорам живые картины на религиозные темы, многие из которых были придуманы и сделаны в мастерской Верроккьо. Были там украшенные свечами повозки, живописующие остановки Креста во всех подробностях, повозки со сценами из Писания и сценками из флорентийской жизни, три стеклянных сосуда высотой в человеческий рост — один до самого края был полон жидкостью цвета крови, другой — лишь наполовину, а третий был пуст. Полный сосуд символизировал Новый Завет, наполненный наполовину — Ветхий, а пустой — конец мира. Всё это было основано на Книге Исайи — все, кроме прекрасных юных женщин, стоявших на повозке. Наряженные в шелка, с венками на головах, они держали факелы и скрещённые алебарды, изображая три воплощения богини Паллады. Но всеобщее внимание привлекла повозка с огромной статуей Божьей Матери, изображённой именно такой, как на святой чудотворной иконе.
— Повозка Богоматери — дело твоих рук, Леонардо, — заметил Зороастро.
— Моих и многих других.
И в этот миг дождь обернулся изморосью, а потом и вовсе прекратился — словно по чудесной воле, явленной Мадонной.
Толпа захлопала, раздались крики: «Miracolo... in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen»[25]. Кое-кто, плача, падал ниц, благодаря Господа и Святую Деву. Напряжение развеялось мгновенно, оставив лишь сырой едкий запах, какой часто стоит на улицах после дождя. Леонардо тоже вздохнул свободнее, потому что Джиневра и Сандро смогут теперь без опаски войти в собор.
— Ну, мастер Леонардо, — сказал Никколо, — ты, оказывается, и в самом деле прести... — Тут Никколо споткнулся на трудном слове.
— Престидижитатор, — сказал Леонардо. — Это из латыни и французского... Чему только учил тебя старина Тосканелли?
— Ясно чему, — подал голос Зороастро, — богохульствовать.
— Ты говоришь ну прямо как мессер Николини, — сказал ему Никколо.
Леонардо хмыкнул.
— Ты не веришь, что Богоматерь повелела дождю прекратиться? — спросил Зороастро у Никколо. — Ты же видел это своими глазами.
— Видел — но не думаю, что поверю.
— Отчего же? Тебе не дали достойного религиозного воспитания?
— Моя мать очень религиозна и пишет прекрасные стихи. Но я не верю в Бога.
И Леонардо почти не удивился, услышав ответ Зороастро:
— Я тоже.
Тут заревели трубы — и появилось шествие Пацци.
Леонардо высматривал коляску Джиневры.
Сейчас улицы казались залитыми кровью, потому что тысячи факелов — равно у приверженцев Пацци и Медичи — засияли необычайно ярко, будто свет их почерпнул силу от святых кремней Гроба Господня.