Леонардо видел Джиневру и Сандро, но они были слишком далеко, чтобы услышать его оклик. Он дождётся их рядом с коляской — здесь, на краю переполненной, украшенной цветами площади. Леонардо держался под прикрытием толпы, потому что подле коляски торчали несколько человек с оружием и в цветах Николини. Он собирался перехватить Джиневру, когда она будет возвращаться после фейерверка. Юный Макиавелли хотел было пойти с Зороастро, который вознамерился подобраться как можно ближе к ступеням собора, где стояла повозка с фейерверками, но Леонардо побоялся, что с мальчиком что-нибудь случится.
Собор вздымался как гора на тёмном, затянутом тучами небе, и его мраморные грани, перекрытия, часовни, апсиды и купола были столь же темны и сумрачны, как грёзы Леонардо. Шла праздничная служба, и все притихли. Из огромных растворенных врат доносилась «Paternoster»[26].
Потом началась Евхаристическая литургия. «Agnus Dei, qui tollis peccata mundi: miserere nobis»[27]. Люди молились, кое-кто стоял на коленях, иные с любопытством оглядывались, дожидаясь, когда вновь свершится великое чудо Воскресения. Пел хор, слова и мелодия сочились из дверей, и окон, и из самых камней, точно древние благовония; в воздухе плыл фимиам — мирра, кассия, шафран, нард, оника, стакта.
Потом родился шум, подхваченный толпой, и из церкви на подчёркнутые тьмою ступени хлынул поток модно одетых молодых мужчин и женщин из богатых и знатных семей. За ними следовали именитые горожане, которые заполняли ступени, чтобы лучше видеть красочное действо.
Показалась на ступенях и Джиневра; справа от неё был Николини, слева — Сандро... во всяком случае, так показалось Леонардо, потому что он едва успел разглядеть их, прежде чем они исчезли в толпе.
— Пора, — сказал Леонардо, обращаясь к Никколо. — Сейчас ты его увидишь.
Невидимый с места, где стоял Леонардо, архиепископ зажёг ракету, скрытую внутри большого голубя из папье-маше. Через весь собор была натянута специальная проволока — она выходила из дверей на площадь. Искрящийся голубь пролетит по ней, чтобы опуститься в сатиновое гнездо, полное фейерверков, ракет и хлопушек — и тем принесёт ещё один год счастья тысячам удачливых и верующих зрителей.
Внезапно, рассыпая черно-красное пламя и чёрный дым, птица вынеслась из дверей. Все, кто оказался рядом или под ней, кричали и пригибались. Она была столь яркой, что какой-то миг Леонардо не видел ничего, кроме алых пятен, которые расплывались перед его глазами, куда бы он ни взглянул.
Раздались крики радости, потом вдруг толпа охнула и замерла — проволока оборвалась. Голубь завис... и рухнул недалеко от гнезда — как нарочно, в большую повозку, где лежали все праздничные фейерверки, сложенные, как орудийные стволы, на ложах из досок. Птица горела, и крылья её сморщивались и корчились, превращаясь в золу.
Миг — и ракеты в повозке охватил огонь, и оглушительно грохнул взрыв, а за ним — ещё несколько поменьше, когда один за другим рвались цилиндры с порохом. Повозку разнесло на части, а ракеты сотнями разлетелись по всем направлениям, стреляя и взрываясь на лету. Ракеты озаряли храм то сияюще белым, то багряно-алым, то ярко-синим, то травянисто-зелёным. Ракеты разбивались о стены, влетали в окна, рассыпаясь разноцветным ливнем и канонадой. Искры метались по площади, омывая вопящих, обезумевших зевак разлетающимся огнём; одежды детей вспыхивали, матери кричали и пытались сбить пламя. Толстяку в груботканой рясе ракета угодила в грудь, и взрыв огня и цветных искр озарил его пляску смерти. И всё это в шуме и слепящей яркости. Ракеты падали на крыши ближних домов, и они вспыхивали. Временный балкончик второго этажа охватило пламя, и празднично окрашенные полотнища навеса рухнули, пылая, вниз — на толпу. Едкий запах смолы мешался в воздухе со сладковатым ароматом курений.
Леонардо бросился на забитую народом площадь. Он взывал к Джиневре; и другие, будто в ответ, взывали к нему, когда он пробивался, прорывался, продирался сквозь толпу к Дуомо. Ему доставалось от кулаков тех, кто, как дикие звери на лесном пожаре, ударились в панику; но он ничего не чувствовал, словно окаменел. Ему мнилось, что он вязнет в океане чёрной патоки. Двигаться было трудно, словно само время замедлило бег и вот-вот замрёт совсем, как неподведённые часы.
Его звал Никколо.
Но ведь он велел мальчишке оставаться у повозок. Так он не остался?..
Пригибаясь при взрывах ракет, молясь на бегу, он искал Джиневру. По площади рыскали карманники и бандиты, рискуя сгореть ради того, чтобы содрать кольца и иные украшения с погибших и тех, кто прижался к земле, ища спасения. Они пинали, тузили, а то и топтали бедолаг, когда кто-то пытался сопротивляться. Вор со шрамом, что тянулся от угла рта через щёку, замахнулся ножом на Леонардо, но отступил, увидев, что и Леонардо обнажил свой кинжал.