Она была ранима... и смертоносна.
Мадонна чистоты.
Скорбящая мать, оторванная от семьи.
Холодная, прекрасная шлюха.
Она сморщилась, готовая кончить, и на миг Леонардо увидел её Медузой. Однажды он нарисовал такое лицо, ещё когда был мальчишкой, и отец продал доску за три сотни дукатов. В этот миг, в эту секунду наваждения перед тем, как кончить, её сияющие кудри почудились ему золотыми извивающимися змеями; и ему стало холодно. Он прижался к Симонетте, и одна из острожалых тварей обвила его, он даже ощутил прилипающее касание её влажной кожи и тихое шипение других тварей, сплетавшихся и расплетавшихся вновь.
Вдруг Леонардо почувствовал, что за ними наблюдает Джиневра — словно из потаённого уголка его собора памяти. Как будто это он совершал грехопадение.
Однако сейчас, именно сейчас, когда он изливал свою жизнь в прекрасную Симонетту, он щемяще тосковал по Джиневре.
И в этот холодный, влажный, одинокий миг экстаза Леонардо поймал себя на том, что смотрит в серые глаза Симонетты.
Глаза Джиневры.
Она кричала... и он тоже кричал.
Глава 4
ТАЙНА ЗОЛОТОГО ЦВЕТКА
Мы имеем три души, из коих ближайшая к
Господу зовётся Гермесом Трисмегистом и
Платоном — mens, Моисеем — дух жизни,
святым Августином — высшая часть, Давидом —
свет, когда он говорит: «В свете Твоём узрим
мы свет». А Гермес говорит, что ежели
воссоединимся мы с сей mens, то познаем, через
Господа, который суть в ней, весь мир, прошлое,
нынешнее и грядущее; всё, говорю я, что ни
существует в небесах и на земле.
Кто желает, пусть веселится; ибо
нет уверенности в завтрашнем дне.
Леонардо смотрел в высокий потолок, воображая в его тенях и трещинах лица, тварей, разные сценки. Все эти картины и персонажи, которых Леонардо видел во всех деталях, постоянно менялись, как облака в тусклом сером небе. Там точная, изогнутая линия плеча с математической правильностью ведёт к мягкому скату груди; тут — деталь укрепления, со стрелковыми ступенями, бастионом, рвом, тайным ходом и гласисом[43]: рабочий чертёж. Скорпион преображался в кудри херувима с ликом пьяного циничного Купидона. Он видел грубые наброски Мадонн, такие, как в его книжках: одна из caritas[44] напоминала Альбиеру, его первую мачеху, которая умерла, когда ему было двенадцать, другая выглядела как Франческа ди Сер Джулиано Ланфредини, его вторая мачеха, что умерла пять лет назад. Эти жёны его отца были почти девочками, и Леонардо по-мальчишечьи, виновато тосковал по ним.
В комнате было тихо, только хрипло, хотя и ровно дышала Симонетга. Она лежала на спине рядом с ним, его ладонь прикрывала её глаза, словно даже во сне он хотел помешать ей увидеть завораживающие картины над головой. В воздухе висел густой спёртый запах; в нём смешались вино, духи, пот, любовь, ламповое масло. Не встать ли открыть окно, подумал Леонардо, но побоялся, что разбудит Симонетту и что ночной воздух повредит её лёгким.
Она искала его — даже во сне. Возможно, почувствовала, что он проснулся и вот-вот должен уйти, потому что повернулась к нему, обвив его ногами, нашаривая его руку и грудь. Когда Леонардо смотрел на неё — она была так бледна и светловолоса, призрак, обретший плоть — ему представлялось, что и в самом деле на несколько часов он оказался вне реальности.
Но теперь Леонардо очнулся; во рту у него было мерзко, голова болела, он чувствовал себя страшно одиноким. Чары рассеялись.
Внезапно Симонетта закашлялась, она кашляла непрерывно, и кашель бросал её из стороны в сторону. Она мгновенно проснулась, глаза её расширились, она смотрела перед собой и старалась вздохнуть, обхватив грудь руками. Леонардо поддержал её и дал немного вина. Она снова закашлялась, но ненадолго.
— Прости, что разбудила тебя, прекрасный Леонардо, — сказала она, вытирая рот краешком дамастовой простыни, в которую он её завернул.
— Я не спал.
— Давно?
— Нет, не очень.
— Уверена, вечеринка в самом разгаре. Хочешь вернуться? — Симонетта опять кашлянула, поднялась, собрала блестящие светлые волосы, что спадали до ягодиц, потом открыла сундук, стоявший у кровати, и достала индиговое, в талию, платье без камизы. Оно открывало плечи, которые под шёлковой сеткой с золотыми птицами и драгоценными камнями казались сгустками лунного света.