С того места, где находился зритель, дворец Сен-Поль, полузакрытый от взора четырьмя вышеупомянутыми домами, все-таки представлял величественное зрелище. Можно было легко различить три особняка, которые Карл V присоединил к этому дворцу, хотя они очень искусно были связаны с главным зданием длинными галереями, украшенными колонками и расписными окнами. Это были: особняк Пти-Мюс с кружевной балюстрадой, грациозно обвивавшей его кровлю; особняк аббатства Сен-Мор, похожий на крепость, с толстой башней, железным болверком, бойницами и гербом аббатства на саксонских воротах между выемками для подъемного моста, и особняк графа д’Этамп с попорченною в верхней части вышкою, зазубренною, как петушиный гребешок. Кое-где там были разбросаны купы вековых дубов, похожих издали на кочаны цветной капусты. В прозрачных, полных то света, то тени водах прудов белели гордые лебеди; к сожалению, можно было видеть только уголки этих прекрасных и живописных прудов. Здесь было помещение для львов с низкими сводами на саксонских столбах, с железными решетками и вечным гулом львиного рыканья. Там, пронизывая воздух, уходила в небо чешуйчатая стрела церкви Ave Maria. Налево – жилище парижского прево, украшенное четырьмя изящно вырезанными башенками по углам. В самой середине, в глубине этого городка, возвышалось главное здание дворца Сен-Поль с его разнообразными фасадами, со всеми теми бесчисленными приращениями всевозможных видов, которыми со времен Карла V обременяла его в продолжение двух столетий фантазия зодчих, – со всеми вышками его часовен, с его галереями, с тысячами узорчатых флюгеров по всем четырем странам света, наконец, с двумя смежными высокими башнями, конические кровли которых, окруженные у основания зубцами, напоминали островерхие шляпы с загнутыми полями.
Поднимаясь уступами по этому раскинувшемуся в отдалении амфитеатру дворцов, перенесясь через низину, прорытую в массе домов Города и обозначавшую улицу Сент-Антуан, глаз зрителя достигал Ангулемского подворья, обширного здания нескольких эпох, в котором новые части резко отличались от старых своей белизною и так же мало подходили к целому, как красные заплаты к голубой мантии. Особенно поражала изумительно острая, высокая кровля нового дворца, щетинившаяся резными желобами и покрытая свинцовыми полосами, которые были усеяны бесчисленными, ярко сверкавшими фантастическими арабесками из желтой меди. Эта словно замаскированная, замысловатая кровля с величавой грациозностью возносилась посреди коричневых развалин старого здания, толстые башни которого, раздувшиеся от времени, оседали от ветхости и трескались сверху донизу, как расстегнутые на тучных животах жилеты. Позади этого особняка виднелся лес шпилей дворца Ла Турнель. Нигде во всем мире, даже в Альгамбре или Гамборе, нельзя было видеть такой волшебной, захватывающей воздушной картины, как та, что открывалась здесь перед зрителем узором всех этих стрел, колоколен, флюгеров, винтовых лестниц, шпилей, просвечивавших фонариков, павильонов и башен всевозможной формы, высоты и расположения. Все это, вместе взятое, можно было сравнить с гигантской каменной шахматной доской, уставленной шахматными фигурами.
По правую сторону от дворца Турнель ершился громадный пук черных башен, врезывающихся одна в другую и точно перевязанных охватившим их рвом. Башни окружали мрачное здание, в котором было больше бойниц, чем окон, и у которого был постоянно поднят мост и опущена решетка. Это – Бастилия. Черные цилиндрические предметы, выглядывавшие из-за каждого зубца этого замка и издали похожие на желоба, были пушки.