Когда мы с ней начали встречаться, она показала мне это стихотворение. Там описывались его пальцы и как они ощупывали ее лицо. И что она чувствовала, и какие у нее возникали мысли, когда слепой дотрагивался до ее носа и губ. Помню, стихотворение мне не понравилось. Ей я этого, конечно, не сказал. Может, я вообще не понимаю поэзии. Во всяком случае, если я и беру что-нибудь почитать, то уж, ясное дело, не стихи.
Первого своего мужа, а тогда — будущего офицера, она любила с детства. Ну да ладно. Речь о том, как напоследок она разрешила слепому ощупать свое лицо, рассталась с ним, вышла замуж за своего возлюбленного — его к тому времени уже произвели в офицеры — и уехала из Сиэтла. Но она и слепой не забывали друг друга. Она дала о себе знать примерно через год. Позвонила ему ночью с военно-воздушной базы в Алабаме. Ей хотелось поговорить. Поговорили. Он попросил ее записать на магнитофон, как она живет, а пленку прислать ему. Она так и сделала. Рассказала ему о муже, об их гарнизонной жизни. Говорила, что написала стихотворение, в котором есть строки и о нем. Рассказала про другое стихотворение — о том, каково быть женой военного летчика. Стихотворение, правда, еще не закончено. Слепой тоже записал рассказ о себе на магнитофон и отослал ей. Она ответила тем же способом. И так продолжалось несколько лет. Военного летчика перевели на новую базу, потом на другую. Она присылала магнитофонные ленты с военно-воздушных баз Муди, Мак-Гир, Мак-Коннел и, наконец, с базы Трэвис, близ Сакраменто, где однажды ночью она почувствовала себя бесконечно одинокой, оторванной от людей, с которыми ее сводила кочевая жизнь. Больше мне не вынести, решила она и проглотила все таблетки из аптечки, запив их целой бутылкой джина. Затем легла в горячую ванну и потеряла сознание.
Умереть она не умерла, зато тяжело заболела. Ее рвало. Офицер — стоит ли называть его имя? достаточно того, что она была влюблена в него с детства, чего же еще? — вернулся домой, нашел ее в ванной и вызвал «скорую помощь». Позднее она и это все записала на магнитофон, а пленку отослала слепому. Год за годом она записывала на магнитофон самые разные вещи и отсылала слепому. Если не считать того, что пару раз в год она писала стихи, говорящие письма слепому были ее единственным развлечением. Потом она рассказала слепому, что решила пожить одна, без своего офицера. Потом — о том, что развелась. Мы с ней начали встречаться — она рассказала ему и об этом. Похоже, она ему вообще все рассказывала. Однажды она предложила мне послушать пленку, которую получила от своего слепого. Это было около года назад. Там есть и о тебе, сказала она. Хорошо, решил я, послушаю. Я налил ей и себе виски, и мы устроились в гостиной. Она поставила пленку на магнитофон, покрутила пару ручек. Нажала кнопку. Что-то скрипнуло, и раздался громкий голос. Она уменьшила громкость. Сначала он нес какую-то ахинею, а потом я услышал свое имя — его произнес слепой, которого я и в глаза-то не видел! Он сказал: «Из всего, что ты рассказала о нем, можно сделать вывод…» Тут постучали в дверь, что-то там случилось, и больше мы эту пленку не слушали. Может, оно и лучше. Я услышал все, что хотел.
И теперь этот самый слепой ехал ко мне домой.
— Может, мне взять его с собой в кегельбан? — спросил я жену.
Стоя около раковины, она резала картофель. Отложив нож, повернулась ко мне.
— Непременно! Если ты любишь меня, — сказала она. — Ну, а если не любишь, то что ж… Но вот если бы у тебя был друг, какой угодно, и он бы приехал к тебе, то я бы в лепешку разбилась, чтоб ему угодить. — Она вытерла руки кухонным полотенцем.
— У меня нет слепых друзей, — сказал я.
— У тебя вообще нет друзей. Вот так-то. Кроме того, у него, черт возьми, недавно умерла жена! Ты что, не понимаешь? У человека жена умерла!
Я промолчал. Она немного рассказала о жене слепого. Ее звали Бьюла. Бьюла! Надо же! Такие имена только у цветных и бывают.