Подрастали детишки. Дороти было уже пять, Роберту — четыре. Вскоре после того как родился Роберт, Мариан предложили место преподавателя французского и английского языков на младших курсах колледжа, на окраине города. А Ральф продолжал работать в школе. Они считали свой брак счастливым, и только один эпизод омрачал безоблачное небо их семейной жизни. Впрочем, это было в далеком прошлом, два года тому назад, зимой. Они с тех пор не говорили о случившемся, но Ральф иногда думал об этом. Более того, признавался он себе, думал об этом все чаще и чаще. Все чаще и чаще отвратительные видения, немыслимые подробности вставали перед его взором. Потому что его преследовала мысль, что однажды жена изменила ему с человеком по имени Митчел Андерсон.
А теперь было воскресенье, ноябрьский вечер, и дети уже спали. Ральф клевал носом над ученическими тетрадками под тихие звуки музыки, доносившейся из кухни. Там было включено радио и Мариан гладила белье. Ральф чувствовал, что беспредельно счастлив. Какое-то время он еще сидел, невидящим взором уставившись на расплывающиеся строчки, потом сложил тетрадки стопкой и выключил настольную лампу.
— Все, дорогой? — с улыбкой спросила Мариан, когда он появился в дверях кухни. Она сидела на высоком табурете, а утюг поставила на попа, как будто заранее знала, что муж сейчас войдет.
— Какое там! — ответил он и, скорчив страшную рожу, швырнул тетрадки на кухонный стол. — Ни черта подобного!
Мариан рассмеялась. Смех у нее был удивительно приятный — веселый и какой-то светлый. Она подставила ему щеку для поцелуя, он легко коснулся губами теплой кожи. Вытащил из-под стола стул, сел и откинулся на спинку; стул закачался на задних ножках. Ральф смотрел на жену. Она улыбнулась ему и опустила глаза.
— Совсем засыпаю, — сказал он.
— Кофе хочешь? — спросила она, потянулась к кофеварке, пощупала блестящий бок тыльной стороной ладони. Он помотал головой.
В пепельнице дымилась сигарета. Мариан поднесла ее к губам, затянулась, по-прежнему глядя в пол, и положила сигарету обратно в пепельницу. Взглянула на мужа, и глаза ее потеплели. Высокого роста, с гибким, податливым телом и упругой грудью, она была очень хороша. Узкие бедра, нежный цвет лица, чудесные, широко раскрытые глаза…
— Ты когда-нибудь вспоминаешь о той вечеринке? — спросила она вдруг, подняв на него глаза.
Он был ошеломлен. Стул опустился на все четыре ножки.
— О какой вечеринке? О той, два или три года назад?
Она кивнула.
Он подождал немного, и когда дальнейших комментариев не последовало, спросил:
— Ну и что там было? Раз уж ты сама заговорила об этом, что там было? — Помолчали. Ральф снова начал: — В общем, он тебя все-таки поцеловал тогда, верно? Я хочу сказать, я все равно ведь знаю. Попытался он тебя поцеловать или нет?
Мариан сказала:
— Просто я думала об этом, вот и спросила. Больше ничего. Просто я иногда вспоминаю этот вечер.
— Ну, он тебя все-таки поцеловал, да? Ответь же мне, Мариан.
— А ты часто вспоминаешь этот вечер?
— Да нет, не очень, — ответил он. — Это ведь давно было. Три или четыре года назад. Можно уже рассказать. Давай рассказывай. Я ведь по-прежнему добрый старина Джексон — забыла?
Они оба засмеялись. Потом она сказала:
— Да. Он поцеловал меня. Раза два-три. — И улыбнулась.
Он понимал, что и ему следует точно так же улыбнуться, но не мог. Сказал:
— А раньше ты говорила, что нет. Ты говорила, что он просто обнял тебя одной рукой, когда вел машину. Что же было на самом деле?
— Зачем ты это сделал? — говорила она, словно во сне, глядя на него снизу вверх.
— Где ты шаталась всю ночь? — визжал он, едва держась на трясущихся ногах; снова занес кулак для удара. Потом она сказала:
— Я ни в чем не виновата, зачем ты меня ударил? За что?
— Ты сама начала этот разговор.
Она покачала головой.
— Не знаю, с чего вдруг вспомнила об этом. — Закусила губу, глядела в пол. Потом выпрямилась и подняла на него глаза: — Если ты уберешь эту гладильную доску, дорогой, я приготовлю чего-нибудь горяченького выпить. Ромовый грог с маслом. Как, звучит?