Он дошел до конца квартала, пересек улицу и прошел еще целый квартал, прежде чем решил направиться прочь от центра. Шел торопливо, засунув сжатые в кулаки руки глубоко в карманы штанов, гулко стуча каблуками по тротуару. Глаза его часто моргали, время от времени он встряхивал головой. Думал: не может быть, что я живу в этом городе, в этом районе. Надо бы сесть где-нибудь, тихонько посидеть и подумать обо всем. Но он понимал, что не в силах сейчас сидеть тихонько и думать ни о чем не в силах. Вспомнил, как однажды увидел — на обочине сидит человек, это было в Аркате, — сидит на обочине старик, давно не бритый, на голове шерстяная вязаная шапка, руки свесил между колен, просто сидит и руки свесил между колен. Тут Ральф подумал: Мариан! Дороти! Роберт! Невозможно. Невыносимо. Попробовал представить себе, как все это будет выглядеть лет через двадцать. Но ничего не смог представить. И вдруг представил себе, как выхватывает из рук ученика записку, которая ходит по классу: «А почему бы нам не попробовать?» Потом он больше уже не мог думать. Потом ему все стало глубочайшим образом безразлично. Потом он подумал о Мариан. О Мариан, какой он видел ее всего час или два назад. С лицом сморщенным, залитым слезами. Потом — Мариан на полу, с окровавленным ртом: «За что ты меня ударил?» Потом Мариан, расстегивающую пояс! Мариан, всю выгнувшуюся назад! Мариан, кричащую в экстазе: ну же, ну, НУ!
Он остановился. Кажется, его сейчас вырвет. Отошел к краю тротуара. Несколько раз сглотнул. Поднял голову и посмотрел на машину, набитую вопящими подростками: проезжая мимо, ребята посигналили ему, гудок у машины был особый, музыкальный. Ральф подумал: где-то за тонкой оболочкой нашей жизни бьется, рвется к нам великое зло. И нужна лишь узенькая щелочка, небольшое отверстие, чуть приоткрытый вход.
Он пришел на Вторую улицу, в ту часть города, которую называли «Двуулок». Она начиналась здесь, в Шелтоне, под фонарем у последнего доходного дома и спускалась к пирсу. Пройдешь три-четыре квартала, и можно увидеть привязанные к причалу рыбачьи лодки. Он когда-то уже забирался сюда, лет шесть тому назад, приходил в букинистический магазин покопаться в старых книгах, которыми завалены были пыльные полки. Напротив, через улицу, он увидел винную лавку. Внутри, за стеклянной дверью, какой-то человек просматривал газету.
Когда Ральф открывал дверь, жестяно звякнул колокольчик. Ральф чуть не разрыдался, так растрогал его этот звук. Купил сигареты, вышел и снова пошел вдоль улицы, заглядывая в витрины. Кое-где к стеклу были липкой лентой прикреплены объявления: танцы; бродячий цирк Шрайна — это осталось еще с прошлого лета; предвыборная афиша: «ФРЕДА УОЛТЕРСА — В ГОРОДСКОЙ СОВЕТ!» В одной витрине беспорядочно громоздились раковины и соединительные муфты для канализационных труб, и у него при виде их опять навернулись слезы на глаза. Гимнастический зал Вика Тэнни был погружен во мрак. Только между неплотно задернутыми шторами в огромном окне пробивался луч света. Ральф слышал плеск воды в бассейне и веселые голоса, приглушенные стеклом дверей и окон. Теперь на улице стало светлее — витрины кафе и баров по ту и другую сторону были ярко освещены. Стало больше прохожих — люди шли группками по трое-четверо, но попадались и одиночки, то мужчина, а то и женщина в ярких модных брючках торопливо бежала мимо. Ральф остановился перед окном кафе. В ярком свете лампы несколько негров играли в бильярд. Долго смотрел, как они гоняют шары, как поднимается к лампе над бильярдом табачный дым и плавает над головами игроков. Один из мужчин, в шляпе и с сигаретой в углу рта, натирая мелом кончик кия, сказал что-то своему партнеру, и оба ухмыльнулись. Потом первый остро глянул на раскатившиеся по зеленому сукну шары, склонился над бильярдным столом.
Ральф остановился перед Домом Джима Ойстера. Здесь он никогда еще не был, вообще в этом районе города никогда не бывал. Над дверью желтыми лампочками горела вывеска: «ДОМ ДЖИМА ОЙСТЕРА». Над нею на металлической решетке прикреплена была огромная, пылавшая неоновым огнем устричная раковина[12], из которой торчали две мужские ноги. Тело пряталось внутри раковины, а ноги то вспыхивали красным светом, то гасли, зажигались то вверху, то внизу, и казалось, что поглощаемый раковиной человек дрыгает ногами. Ральф прикурил новую сигарету прямо от старой и толкнул дверь.
Внутри было людно, на площадке для танцев яблоку негде упасть, пары стояли обнявшись, тесно прижавшись друг к другу. Ждали, чтоб снова заиграл оркестр. Ральф протолкался к бару. По дороге ему пришлось отдирать от своего пиджака руки какой-то совершенно пьяной женщины. Табуретов у стойки не было, и он протиснулся между служителем береговой охраны и сморщенным человечком в комбинезоне из чертовой кожи. В зеркало за стойкой видно было, как поднимаются из-за столика музыканты, идут на эстраду. В белых рубашках, темных брюках, красные шнурки вместо галстуков. Сбоку от эстрады Ральф увидел камин — газовое пламя лизало металлические поленья. Один из музыкантов тронул струны электрогитары, сказал что-то остальным и ухмыльнулся многозначительно. Оркестр заиграл.