По телевизору показывали что-то о средневековой церкви. Тема, конечно, серьезная. Но хотелось чего-то другого. Я попробовал другие каналы, но они уже не работали. Я извинился и снова включил первую программу.
— Все в порядке, дружище, — сказал слепой. — Я не против. Что бы вы ни смотрели. Всегда чему-нибудь учишься. И учебе этой нет конца. Я и сегодня не прочь узнать что-нибудь новенькое. Слух-то у меня нормальный, — сказал он.
Мы сидели молча. Он подался вперед, лицо его было обращено ко мне, а правое ухо — к телевизору. Зрелище идиотское. Время от времени он закрывал веки, а потом — раз! — открывал снова. Иногда запускал пальцы в бороду и пощипывал ее, будто обдумывал услышанное.
На экране появились монахи в сутанах с надвинутыми капюшонами; на монахов напали скелеты и черти. У людей в масках, изображавших чертей, были рога и длинные хвосты. Маскарад был частью карнавального шествия. Англичанин, который рассказывал о карнавале, сообщил, что он устраивается в Испании ежегодно. Я попытался все это объяснить слепому.
— Скелеты? — сказал он. — Скелеты я знаю, — и кивнул.
Показали собор. Потом долго и медленно показывали другой. На экране появился знаменитый собор в Париже с контрфорсами и шпилями до облаков. Камера взяла общий план — весь собор на фоне неба.
Иногда англичанин, который вел передачу, замолкал, и камера медленно показывала соборы со всех сторон. Или же — сельскую местность и людей в полях, идущих следом за волами.
Я молчал сколько мог. Потом понял — надо хоть что-то сказать. Я сказал:
— Теперь показывают собор снаружи. Горгульи. Такие резные страшилища. А теперь, кажется, уже Италия. Точно, это Италия. Какие-то рисунки на стенах церкви.
— Это что, фрески, дружище? — спросил он и отхлебнул из своего стакана.
Я потянулся к своему. Пустой. Старался вспомнить все, что мне известно.
— Вы спрашиваете, фрески это или не фрески? — сказал я. — Вот вопрос так вопрос. Не знаю.
Камера показывала собор неподалеку от Лиссабона. Португальский собор был похож на французский и итальянский. Разница небольшая. Главным образом, внутри. Тут меня как стукнуло, и я сказал:
— Мне пришла в голову одна идея. Вы знаете, как выглядит собор? То есть на что он похож? Как бы вам объяснить? Вы представляете, о чем речь, когда говорят «собор»? Допустим, чем он отличается от баптистской церкви?
Он выпускал дым изо рта тоненькой струйкой.
— Я знаю, что их строили сотни людей и на это уходило полвека или век. Это только что сказал ведущий. Собор строили несколько поколений — деды, отцы и внуки. Это я тоже только что услышал по телевизору. Люди начинали дело всей своей жизни и никогда не доживали до его завершения. В этом смысле, дружище, они ничем не отличаются от нас, верно? — Он засмеялся. Тут веки у него снова сомкнулись. Голова склонилась. Казалось, он задремал. А может, представил себя в Португалии. На экране был уже другой собор. На этот раз где-то в Германии. Англичанин продолжал басить.
— Соборы, — сказал слепой. Он сел прямо и покачал головой. — По правде говоря, дружище, все, что я о них знаю, я только что услышал. А может, вы мне опишете собор? Ну, пожалуйста. Мне очень хочется. Я действительно почти ничего о них не знаю.
Я уставился на экран. Как же начать-то? Ну а если бы от этого зависела моя жизнь? Скажем, какой-нибудь псих требует, чтобы или я описал собор, или он меня прикончит.
Я глазел на эти соборы, пока на экране снова не появился сельский пейзаж. Ни черта не получалось. Я повернулся к слепому и сказал:
— Ну, во-первых, они очень высокие. — Я оглядел комнату в поисках какой-нибудь подсказки. — Тянутся вверх. Выше и выше. К самому небу. Некоторые из них такие большие, что нужны опоры. Так сказать, для поддержки. Опоры называются контрфорсами. Не знаю почему, но мне они напоминают виадуки. А может, вы и виадуков не представляете себе? Иногда на стенах вырезают чертей или другую нечисть. А иногда святых. Если бы я еще знал для чего!
Он кивал. Казалось, раскачивался всем телом.
— Что-то у меня не очень получается, — сказал я.
Он перестал кивать и подвинулся на самый краешек дивана. Слушая меня, он постоянно теребил бороду. Мой рассказ, видно, мало что объяснил ему. Тем не менее он явно ждал продолжения и снова закивал, словно пытаясь меня подбодрить. Я мучительно соображал, что бы еще сказать.
— Они очень большие, — сказал я. — Массивные. Их делают из камня. И из мрамора тоже. В те далекие времена, когда люди строили соборы, они хотели быть поближе к богу. Бог тогда, наверно, был самым главным в их жизни. Это видно по тому, как строили собор. Извините, — сказал я, — но, кажется, это все, что я могу. Никудышный из меня рассказчик.
— Все прекрасно, дружище, — сказал слепой. — Вы только не обижайтесь на меня. Могу я вас кое о чем спросить? Я задам очень простой вопрос, чтоб можно было ответить «да» или «нет». Мне просто интересно, только и всего. Я бы не хотел быть неблагодарным по отношению к хозяину. Но скажите мне, пожалуйста, вы — верующий? Ничего, что я спросил?
Я покачал головой. Хотя видеть этого он не мог. Слепому что кивок, что улыбка — все едино.
— Не верю я в бога. Ни во что не верю. Иногда от этого паршиво. Вы понимаете?
— Конечно, конечно.
— Вот так, — сказал я.
Англичанин все еще что-то рассказывал. Жена вздохнула во сне. Вздохнула, но не проснулась.
— Извините меня, — сказал я. — Но я не могу описать собор. Не умею, и все тут. Больше и пытаться не стоит.
Слепой сидел неподвижно, опустив голову, и слушал меня.
Я сказал:
— Дело в том, что соборы меня не интересуют. Абсолютно. Соборы… Их и показывают-то по телевизору поздно ночью. Чего уж там.
Слепой откашлялся. Он что-то задумал. Вытащил носовой платок из заднего кармана. Потом сказал:
— Понял, дружище. Все нормально. Это бывает. Не переживайте, — сказал он. — Окажите мне услугу. Мне кое-что в голову пришло. У вас найдется плотная бумага? И ручка. Мы сейчас кое-что сделаем — вместе нарисуем собор. Надо только найти ручку и плотную бумагу. Поищите, дружище.
Пришлось идти наверх. Ноги подгибались от слабости. Будто я долго бежал. Поискал в комнате жены. В корзиночке на столе нашел несколько шариковых авторучек. Но где достать бумагу, которую он просит?
Внизу, на кухне, нашелся пустой бумажный пакет из-под лука. Вытряхнув шелуху, я принес пакет в гостиную и присел у ног слепого. Сдвинув какие-то вещи, положил пакет на кофейный столик и разгладил.
Слепой встал с дивана и сел на ковер рядом.
Он ощупал бумагу. Сверху, снизу, с боков. Края, даже края. Ощупал углы.
— Хорошо, — сказал он. — Хорошо. Начнем.
Он нащупал мою руку, в которой я держал ручку. Сжал мою руку своей.
— Вперед, дружище, рисуйте, — сказал он. — Рисуйте. У вас получится. Я буду рисовать с вами. Все будет в порядке. Начинайте, говорю вам. У вас получится. Рисуйте.
Вот я и начал. Сначала нарисовал коробочку, похожую на дом. Это вполне мог быть и мой дом. Потом подрисовал крышу. Над крышей нарисовал два шпиля. Умора, так и психом стать недолго!
— Великолепно, — сказал он. — Фантастика. Вы молодец, — сказал он. — Наверняка даже не подозревали, что способны на такое, верно, дружище? В нашей жизни вообще много странного. Продолжайте. Смелее.
Я прорезал арочные окна. Нарисовал контрфорсы. Навесил большие двери. Все рисовал и рисовал. Телевизионные передачи закончились. Я отложил ручку и размял пальцы. Слепой начал ощупывать бумагу. Он притрагивался кончиками пальцев к рисунку и кивал головой.
— Хорошо получается, — сказал слепой.
Я снова взял ручку, а он снова нащупал мою руку. Я продолжал. Я рисовать не умею. Но тем не менее рисовал.
Жена проснулась и наблюдала за нами. Она сидела на диване в распахнутом халате. Потом сказала:
— Что это вы делаете? Можете объяснить?
Я ничего не ответил.
Слепой сказал:
— Рисуем собор. Вдвоем, — сказал он ей. — Нажимайте сильнее, — сказал он мне. — Вот так. Хорошо. Прекрасно. У вас, дружище, получается. Знаю, получается. Вы и не подозревали, что можете. Но ведь можете, правда? Осталось совсем немного. Понимаете? Потерпите еще немножко. Есть у нас еще порох в пороховнице, — сказал он. — Теперь нарисуем людей. Что же это за собор без людей?