Дети так на ковре и заснули. Кейт держал большой палец во рту. Карлайл все еще продолжал говорить, когда в дверь постучали: это был мистер Уэбстер, он приехал за женой.
— Присядь, Джим, — сказала миссис Уэбстер. — Не будем спешить. Продолжайте, мистер Карлайл.
Карлайл кивнул старику, тот кивнул в ответ и принес из столовой стул. Поставил его рядом с диваном, сел, вздохнул, снял с головы кепи и с усталым видом закинул ногу на ногу. Но как только Карлайл заговорил, опустил ногу на пол. Дети проснулись и, сев на ковре, стали озираться по сторонам. К этому времени Карлайл уже выговорился и умолк.
— Ну вот и славно, — сказала миссис Уэбстер. — Молодчина. У вас хорошая закваска. И у нее, то есть у миссис Карлайл, тоже. Помните об этом. Все у вас будет хорошо, дайте лишь срок. — Она встала и сняла с себя фартук. Мистер Уэбстер тоже встал и надел кепи.
Карлайл проводил их до двери и попрощался за руку.
— До свидания, — сказал Джим Уэбстер и приложил руку к козырьку.
— Желаю вам удачи, — сказал Карлайл.
Миссис Уэбстер сказала, что утром она придет как обычно.
— Отлично! — произнес Карлайл таким тоном, словно уладил важное дело.
Пожилая чета осторожно прошла по дорожке и уселась в грузовичок. Голова Джима Уэбстера нырнула под щиток. Миссис Уэбстер обернулась и помахала Карлайлу рукой.
Стоя у окна и глядя им вслед, он понял: что-то в нем оборвалось. И это «что-то» имеет отношение к Айлин и к его предшествующей жизни. Махал ли он ей, Айлин, когда-нибудь на прощание рукой? Конечно, махал, он знает точно, что махал, только запамятовал. Но он понимал, что это уже прошлое, и чувствовал, что найдет в себе силы смириться с разлукой. Он был уверен, что их совместная жизнь сложилась именно так, как он только что рассказывал. Но она, эта жизнь, уже прошла. И все же память об этой безвозвратно утраченной жизни — как бы он ни отказывался этому верить — станет теперь частью его самого. Точно так же, как память обо всем остальном, что ему довелось пережить.
Он еще раз поднял руку вслед отъезжавшему пикапу. Видел, как пожилые супруги, трогаясь с места, откинулись немного назад. Потом опустил руку и возвратился к детям.
Консервация
Муж Сэнди не расставался с диваном уже три месяца — с тех пор, как его сократили. В тот день, три месяца назад, он пришел домой бледный и расстроенный. При нем был и сундучок со всеми рабочими принадлежностями.
— Поздравляю тебя с днем святого Валентина, — сказал он Сэнди и поставил на кухонный стол бутылку виски «Джим Бим» и сердцевидную коробку конфет. Потом снял кепку и тоже положил на стол. — Сегодня меня «законсервировали». Что будем делать? А?
Они посидели, выпили, закусили шоколадными конфетами. Потолковали, кем он еще может работать. Но ничего так и не придумали.
— Что-нибудь да подвернется, — сказала Сэнди. Она хотела подбодрить мужа, но ей и самой было страшно.
— Утро вечера мудренее, — сказал он наконец, постелил себе на диване и с тех пор спал только там.
На другой день после увольнения предстояли хлопоты о пособии по безработице. Он поехал в центр, на биржу труда, заполнил бланки, спросил, нет ли работы. Работы не было ни по его специальности, ни по какой другой. Когда он вернулся домой и стал описывать Сэнди жуткую толпу безработных мужчин и женщин, лицо его покрылось испариной.
Вечером он снова расположился на диване. Он вообще стал проводить там все время. Будто нечем ему больше и заняться, раз уж остался без места, подумала Сэнди.
Иногда муж вставал и звонил кому-то насчет работы, а раз в две недели ездил что-то там подписывать и приносил домой пособие. Все же остальное время сидел или лежал на диване. Будто кроме как на диване ему и лечь негде, дивилась Сэнди. Прямо как гость в чужом доме.
Время от времени он просматривал журналы, что она заодно покупала в продуктовом магазине; иногда же Сэнди, придя с работы, заставала мужа за разглядыванием книги под названием «Тайны прошлого», которую она получила бесплатно в виде премии за то, что вступила в клуб книголюбов. Держа книгу в обеих руках, склонив голову над текстом, он, казалось, был погружен в чтение. Но спустя некоторое время Сэнди обнаружила, что он так и застрял где-то на второй главе. Однажды она взяла эту книгу, раскрыла на заложенной странице и прочла рассказ о найденном в Нидерландах человеке, который пролежал две тысячи лет в торфяном болоте. На одной из страниц была помещена фотография. Лоб весь в морщинах, лицо спокойное. На голове кожаная шапка. Человек лежал на боку. Руки и ноги усохли, но в целом он не выглядел страшным.
Сэнди пробежала глазами еще несколько строк и положила книгу на прежнее место, на кофейный столик рядом с диваном, — муж легко мог дотянуться до нее рукой. Проклятый диван! Даже сесть на него теперь неприятно. Подумать только, на этом самом диване они когда-то лежали вместе и занимались любовью.
Газету им приносили ежедневно. Он прочитывал ее от первой до последней страницы. Сэнди сама видела, что он читает все подряд, вплоть до некрологов и сводок погоды в больших городах, а также сообщений о слиянии фирм и процентных ставках, публикуемых в отделе экономической информации.
По утрам он вставал первым и шел в ванную. Потом включал телевизор и варил кофе. В этот час он казался бодрым, деловитым. Но ко времени ее ухода на работу снова занимал привычное место на диване, так и не выключив телевизора. В большинстве случаев телевизор продолжал работать вовсю и тогда, когда она возвращалась домой, а муж либо сидел на диване, либо лежал на нем все в тех же джинсах и фланелевой рубашке, которые обычно надевал, отправляясь на работу. Но случалось и так, что телевизор был выключен, а муж сидел — разумеется, на диване, — держа перед собой книгу «Тайны прошлого».
— Как дела? — спрашивал он, поймав на себе ее взгляд.
— Нормально, — отвечала она. — А у тебя?
— Нормально.
На плите всегда был для нее горячий кофе. Сэнди входила в гостиную, садилась на кресло напротив его дивана и рассказывала, как у нее прошел день. «Попиваем кофе и мирно беседуем, будто у нас и вправду все нормально», — думала Сэнди.
Она все еще любила мужа, хотя видела, что все идет не так, как нужно. Хорошо еще, что у нее у самой есть работа, но надолго ли? А что ждет их и всех остальных людей завтра?
У Сэнди на работе была подруга, которой она однажды рассказала про своего мужа — о том, что он все время проводит на диване. Но та, казалось, не находила в этом ничего особенно странного, и ее реакция поразила и огорчила Сэнди. Подруга, в свою очередь, рассказала ей о своем дяде, проживающем в штате Теннесси: когда этому человеку исполнилось сорок лет, он залег в постель и заявил, что больше с нее не встанет. И стал очень слезлив, каждый день плакал. Это оттого, предположила подруга, что он испугался старости. А может, опасался сердечного приступа или еще какой-нибудь болезни. Но вот ему уже стукнуло шестьдесят три, а ничего такого не случилось.
Эта история потрясла Сэнди. Если подруга говорит правду, то это значит, что ее дядя провел в постели уже двадцать три года. Мужу Сэнди сейчас тридцать один. Тридцать один да двадцать три — получается пятьдесят четыре. Ей и самой будет тогда под пятьдесят. Господи, не может же человек провести всю жизнь на кровати или, что все равно, на диване. Другое дело, если бы муж был ранен, заболел или пострадал в автомобильной катастрофе. Тогда она поняла бы. Смогла бы вынести. Тогда, даже если бы он вовсе не мог подняться с дивана и она должна была бы кормить его с ложечки, в их отношениях присутствовало бы даже нечто романтическое. Но какая может быть романтика в том, что молодой и здоровый, в общем, человек завалился на диван и не желает вставать с него, разве что сходит в туалет или включит телевизор утром и выключит его вечером? Ей было стыдно за мужа; больше она ни с кем уже о нем не заговаривала. Даже с подругой, дядя которой как залег в постель двадцать три года назад, так и не расстается с ней до сих пор.