«Камушками» или «бриликами» ваучеристы называли бриллианты крупнее ноль одного — ноль двух десятых карата. «Пылью» — бриллиантовые сколы меньше сотой доли карата. Я видел изделия из золота с драгоценными камнями. Обычно «камешек» помещался в оправу из белого золота или платины. Но бывали исключения, когда его оформляли высокопробным серебром. Однажды именно это обстоятельство не дало возможности обогатиться ни тому, кто продал серебряный перстень, ни купцу с базара. Сторговавшись за пять штук, ваучерист продал «брилик» весом больше ноль пять карата — половина ногтя на мизинце — почти нулевой чистоты всего на три тысячи дороже одному из перекупщиков, посчитав его за «фианит». Когда же узнал, сколько отвалил перекупщику за перстенек знакомый ювелир, то полмесяца не появлялся на базаре. В свою очередь ювелир нашел клиента, который отслюнявил ему полторы тысячи баксов. Доллар подпирал тогда под тысячу рублей. Но случалось и обратное, когда обыкновенный «циркон» — искусственный бриллиант — принимался за настоящий камень. Такие проколы происходили гораздо чаще. И тогда надо было начинать все заново, раскручиваться с нуля.
Наконец Алик отошел от Аркаши. Видимо, тот не раскололся на часы, иначе так скоро разговор бы не закончился. Я поспешил навстречу нумизмату:
— Алик, посмотришь? Взял кое–что из монет.
— Давай, писатель, давай, — великодушно разрешил тот. — Очередной хлам, наверное. И когда ты зацепишь то, чего у меня нет. Чтобы душа затрепетала, чтобы слезы умиления покатились по щекам, как при просмотре фильма «Табор уходит в небо». В небо, ты понимаешь? А у тебя вечно один металлолом.
— Сегодня, вроде, нормально, — затаскивая от посторонних глаз богатого купца в проход между ларьками, зачастил я. — Монетки чистые, без царапинки.
— А век? Меня интересуют века, на Екатерину я уже смотреть не могу. Ни один из вас, паршивцев, не преподнес мне на обглоданной базарными микробами ладони киевскую Русь.
— Ты покупал у меня «чешуйки» Ивана Грозного, — напомнил я о своей добродетели.
— Эх ты, бумагомаратель. Я этими «чешуйками» скоро всю крышу зачешую.
Покровительственно похлопав меня по плечу, Алик вытащил большую в черной оправе лупу и уткнулся в россыпь серебра и чистой меди на своей замшевой перчатке. Неторопливо переворачивая одну монету за другой, он зорко всматривался в год выпуска, в герб, в маленькие буковки, обозначающие и монетный двор, и город, где она была отчеканена. Я подпрыгивал рядом. Ноги промерзли уже до колен, пальцы собрались в корявые кулаки.
Наконец Алик сложил лупу, сунул ее в добротную боярскую шубу, вскинул голову. Качнулась одетая чуть набекрень высокая соболья папаха.
— Я же говорил, что хлам. Такого добра у меня дома полный сундук с верхом.
— Да ты что! А двадцать второй год, Александр второй, — возмутился я.
— Ну, полухлам. Рублик неплохой, не спорю, гурт чистый. А эти так себе. Штуки три нерядовых, остальные хлам, — Алик раздумчиво почесал переносицу. — На монисто разве что пустить. Для азиатов.
— Пусти, они постоянно спрашивают.
Я соврал. В последнее время кавказцы и жители азиатских республик бывшего Союза сами тащили на рынок старинное русское серебро, ножны от кинжалов, бляхи от конских сбруй, тонкогорлые кувшины и прочее.
— Ты мне «николашку» брюссельской выпечки обещал. Какой месяц заказ выполнить не могу.
— Пока нету, — с сожалением развел я руками.
Рубль с профилем Николая Второго встречался очень часто. С 1896 по 1899 годы у нумизматов он шел как рядовой, но выпущенный в обращение перед первой мировой войной и вначале ее уже считался редкостью. А если на гурте вместо одной — двух звездочек было три, означавших, что монету отчеканили в Брюсселе, то за рубль просили вдвое дороже. Эти тонкости мало кто знал, чем пользовались ваучеристы и нумизматы при расчетах с несведущими клиентами.
— В общем, так, двадцать штук и ни копья сверху, — поставил точку Алик.
— По рукам, — согласился я.
С Аликом спорить было невыгодно. Мало того, что он разбирался лучше, давал больше остальных перекупщиков, но если объявлял стоимость монет, то она действительно соответствовала их цене на данном историческом этапе. А кто не соглашался, тот навсегда терял с ним контакт. Алик просто разворачивался, с презрительной усмешкой на тонких губах молча уходил.
Я снова занял свое место на промороженном асфальтовом холмике у входа в магазин, выгодно приподнимавшим меня над пестрым потоком людей. Поначалу от нескончаемой толпы рябило в глазах, кружилась голова, подташнивало. По прошествии времени болезненное какое–то состояние исчезло. Я научился просеивать народ даже мельком брошенным взглядом, отличая переодетых в штатское ментов от спекулянтов и обывателей на безопасном для себя расстоянии. Медленно, но верно развивался профессиональный нюх, хотя под конец рабочего дня все чувства, как правило, притуплялись. Нервы не выдерживали постоянного огромного напряжения. Кидалы, менты, «крутые», просто фокусники, предлагавшие одно, а в руках оказывалось совершенно другое. Фальшивые золото, серебро, доллары, ваучеры. Подделывали даже советские «деревянные» — полтинники и стольники. Вся эта голубая муть озверелыми цунами набрасывалась на нас, стоящих у всех на виду, как партизаны перед неминуемой казнью с открытым лицом и с табличками на груди. Не было у нас ни ножей с кастетами, ни, тем более, пистолетов. За них давали срок. Защищались голыми руками и, поначалу, сплоченностью, перед ментами абсолютно бесполезной. Те бесцеремонно выдергивали ваучеристов из негустых их рядов как редиску. Поспела — пора на обеденный стол, то есть, на шмон. А там уже твои личные проблемы, каким из способов ты выкрутишься. То ли отбрешешься, — откупишься, то ли засунешь купленное колечко себе в задницу, чтобы не нашли с собаками. Беспредел, не смотря на то, что никаких указов по пресечению нашей деятельности местными властями правительство не издавало. Наоборот, боссы из Кремля поощряли усердие ваучеристов. Чем, если не их негласной благосклонностью, можно объяснить такое явление: в госбанках, сберкассах за ваучер давали две с половиной тысячи, а мы на базаре все четыре. В скупках за грамм золота платили копейки, мы — рубли. К тому же на дверях скупок постоянно висела табличка «нет денег». Точно такие же фокусы проделывались и с долларом. Отсюда вывод: мы первыми освоили разрешенный законом Российской Федерации свободный рынок. За что же нас шмонать, пугать, штрафовать, обирать! Впрочем, беспредел гулял по всей стране, потому что во главу угла был вывешен забытый со времен Великой Октябрьской революции подновленный лозунг: «Грабь награбленное… государством». Короче, что не запрещено, то разрешено. Так какие, «господа», вас мучают угрызения совести? А-а, не в совести дело! Вам тоже хочется послаще пожрать. Никаких проблем. Снимайте синие погоны, цепляйте на грудь табличку и становитесь на свободное место. Ваши места уже заняты нами, потому что мы, пардон, первые. Подальше, подальше, а то прет от вас не человеческим жильем, а еще раз пардон, сталинскими застенками. Берите пример с рыжего Гоши с главного прохода нашего центрального рынка. Он бывший омоновец, сейчас торговец сигаретами. Так–то…