— А этого не хотите? — сунул кулак под нос молдаванин. — Выметайтесь из столовой, иначе черпаком по башке обеспечено.
Те понуро подались к выходу. Элита подкреплялась принесенными родственниками передачами. Когда помещение опустело, избранные алкаши задымили «элэмом» и «кэмелом». Собрав грязную посуду со столов, мы занялись ее мытьем, поочередно окуная облизанные тарелки с кружками в бак с горячей, разбавленной хлоркой, водой, полоская в другом баке, с водой желтой. Рабочий рядом оказался кубанским казаком. Вторая жена у меня была из Краснодарского края. Завязался разговор. Когда дело дошло до причин попадания в Ковалевку, кубанец тревожно усмехнулся:
— Очнулся, падла, после запоя. В квартире никого, жена на работе, дочка в школе. Натянул спортивное трико, хожу по комнате, маюсь. Вдруг краем глаза, как ты говоришь, заметил, что паркет буграми поднялся. Что за номера, новый, дубовый положили. Взял молоток с гвоздями, давай прибивать. Аж вспотел. Разогнулся, отнес молоток. А паркет снова горбами. Начал прибивать опять. Короче, пока жена пришла, весь пол по нескольку раз пробил. Соседи внизу с ума посходили. Так и попал. До сих пор боюсь, опомниться не могу. Думаю, приеду, не дай Бог, паркет снова буграми.
— А я лилипутов ловил, — дождавшись конца истории кубанца, влез в разговор второй рабочий, плотный мужчина лет сорока. — Терпеть не могу симфоний, а они выстроились на крышке дочкиного пианино и ну пилить на скрипочках. И дирижорчик с палочкой. Думаю себе, если дирижорчика поймаю, то руководить будет некому. Ловлю щепотью, а он между пальцами проскальзывает, и снова палочкой машет. Лилипутики пиликают. Пристукнуть жалко, живые люди. Да и не пристукнешь, ловкие паразиты, перебегают с одного места на другое. И снова на скрипочках, а перед ними дирижорчик. Ловлю гада, а он ускользает. Тут жена вошла, ты что, спрашивает, делаешь. Я ей, мол, симфониста хочу поймать. Понятно, говорит. Звякнула, через час приехали.
— Не поймал? — зябко передернул плечами кубанец..
— Нет, — обиженно засопел мужчина. — Тут, правда, не беспокоят. Но все равно боюсь, как бы снова дома не завели симфонию. Да еще по телевизору прокручивать начнут… С ума сойти.
Молдаванин поставил на электрическую плитку кружку с чифиром. Закончив с посудой, кубанец с мужчиной добавили еще по одной железной кружке. Намочив в ведре швабру, я вышел в зал. Стулья уже громоздились на столах, по проходу вышагивал невысокий коренастый парень. Его недавно выписали из военного госпиталя, куда попал после ранения в Чечне. В глазах странноватый блеск, на сжатых скулах перекатываются тугие желваки.
— Мать что–то не едет, — забирая швабру, буркнул он. — Если не выручит отсюда — убегу.
В столовую, открыв дверь ногой, вошел под два метра, широкоплечий молодой мужчина, взялся принимать боевые стойки из кунг–фу. Красиво, как в замедленном кино. Длинное лицо хмурое, сросшиеся на переносице черные брови топорщатся.
— Утихомирил одного придурка — не переставая упражняться, с шумом всасывая воздух через нос, между паузами сказал он. — До завтрашнего утра… с–с–с-фу–у–у… не опомнится.
— Половина осталась, — с сожалением почмокал за спиной губами молдаванин. — Сто пятьдесят килограммов весил. Представляешь, здоровяк. В три секунды толпу разваливал.
— Сто шестьдесят, — подходя, не согласился спортсмен. — Четыре удара одновременно, на одной ноге. Руками, головой, ногой. Потом положение меняется.
Он показал, максимально замедлив движения. Красиво, но я отошел в сторонку. Пройдя в раздаточную, забрал выставленную на окно чистую посуду, сложил в шкаф. До обеда осталось часа полтора. Ну вот и отлично. И сытый, и время бежит незаметно. Из коридора доносились голоса приехавших на свидание родственников. Сквозь решетку на окне на улицу было видно, как из барака напротив вывалилась орда баб. Образовав круг, дурочки принялись кривляться. Наверное, танцевали под отбиваемый ладонями по деревяшке ритм. Халаты распахнулись, показав вялые груди, чулки сползли, на ногах тапочки, калоши, резиновые сапоги. Волосы растрепаны. Я долго и напряженно всматривался, стараясь заметить среди них Зуфру. Все лица были одинаковыми, перекошенными болезнью. Хотя попадались и вполне нормальные женщины, аккуратные, причесанные. Их было очень мало, скорее всего из числа выписываемых. Из столовой позвал молдаванин:
— Пойдем, надо труп вынести. В той палате, где вы с дедом убирали, умер один. Тридцать пять лет.
— Не смогу, — отпрянув от окна, испуганно обернулся я.