И скандал разразился. Первыми к нам примчалась группа Бороды, высокого широкоплечего парня в японском разноцветном пуховике, в кожаных полусапогах на толстой подошве. Группа контролировала участок от главного входа в базар до центрального его прохода. Борода грозно навис над Данко:
— По какому коэффициенту ты берешь старые бабки?
— Максимум по ноль девять, — спокойно ответил тот.
— А почему клиенты стали оседать у вас?
— Это их дело. Наверное, мы им больше нравимся.
— Нравитесь! — взорвался Борода. — А может, вы ставки повысили? Только что от меня отвалил один с десятком лимонов, хотя я назвал коэффициент ноль девять. В наглую засмеялся, на входе, говорит, дают больше. Как это понимать?
— Как положено, — начал выходить из себя Данко. — Это обычный прием, мол, там-то будет дороже. Если, мол, повысишь ставку, перекину тебе. Или ты первый день на рынке, что не знаешь таких уловок?
— Знаю. Но это не единственный случай, когда клиент отваливает, — Борода немного остыл. — И не только по старым бабкам, по ваучерам тоже.
Мы уже давно собрались вокруг Данко, готовые в случае чего дать отпор Бороде и его корешам. Нам просто необходимо было держаться вместе. Если кто-то смалодушничает, схитрит, отойдет в сторону, его никто никогда не защитит. Всеми силами нужно отстоять свое место под солнцем, свой участок работы. Иначе его тут же займет более сильная, более наглая и сплоченная группировка ваучеристов. А тогда болтайся по базару сколько угодно. Никто не подпустит и на пушечный выстрел.
— Во-первых, если этот «мешок» не слил старые бабки тебе, то он не отдал их и нам, — тоже немного успокоившись, начал объяснять Данко. — Значит, на центральном проходе кидают больше. Это раз. Во-вторых, обмен денег продлили, паника улеглась. Люди надыбали, что если не сдадут на базаре подороже, то могут договориться в любой сберкассе с любой кассиршей. Хоть коэффициент будет пониже, зато без всяких проблем. Это два. А в-третьих, буквально все берут старые деньги, у кого на груди висит табличка. Так куда спешить! А по ваучерам — посмотри, сколько разных фондов зазывают в открытые двери. Короче, рыба ищет где глубже, а человек, где лучше. Так-то, брат.
Посопев, Борода окинул нас хмурым взглядом и, как медведь, тяжелой походкой зашатался на свое место. За ним тронулась его молчаливая, такая же косолапая, гвардия. Но мы заметили, что один из них все-таки занял свой пост на самом углу высокой арки, обрамляющей вход в рынок, на что Данко лишь усмехнулся. Покрутив черной головой в добротной шапке, он снял табличку с груди, и направился, к обложенным со всех сторон коробками с сигаретами табачникам. Через некоторое время мы услышали его сипловато-напряженный голос, выговаривающий стоящему перед ним на полусогнутых парнишке-«маяку».
— Чтобы я тебя здесь не видел, ты понял? Пес плешивый. Хватит одного, на углу. Замечу еще раз, что ты здесь крутишься, ноги из задницы повыдергиваю. Пошел отсюда, козел.
— А я что… я ничего, — забормотал тот, испуганно моргая глазами. — Я, вот, ребятам помогаю коробки переставлять, сигареты раскладывать.
— Я тебя самого сейчас на части разложу, на этих самых коробках. Бегом, сказал.
Парнишка шмыгнул носом, поддернул штаны и растворился в толпе. Данко поговорил еще о чем-то с ребятами, продавцами сигарет, которые понимающе кивали ему. Затем вернулся к углу ларька, нацепил табличку, принял свою обычную выжидательную, внешне абсолютно безразличную, стойку.
Обмен денег закончился. И хотя полтинники и сотенные продолжали волочь со всех концов бывшего Советского Союза, сдать старые купюры было уже невозможно. Сберкассы как одна закрыли приемные окна, не оставив никакой лазейки. Разве что по специальному разрешению представителя администрации района, города или области. Но это разрешение давало возможность обменять все те же сто тысяч рублей. Не набегаешься по инстанциям, чтобы достать бумажку, по которой светило заработать пятьдесят тысяч, потому что клиенты соглашались скинуть старые бабки по коэффициенту ноль пять. То есть, пополам. Однажды с Украины пригнали машину, груженную мешками, запечатанными государственными печатями. Белых банковских чувалов было так много, что даже видавшие виды асы базара разинули рты. Мешки оказались забитыми под завязку пачками рублей, трояков, пятерок и десяток. Но все купюры порченные — или надорванные, или измазанные красками. Выяснилось, что бывшую твердой валюту, непригодную к дальнейшему употреблению, просто списали. Ее приготовили для сжигания, да, видимо, оставили без присмотра. Забыли, что голь на выдумки хитра. Нашлись дельные люди, которые решили прокрутить несметное по старым меркам богатство по новой. Из самостийной Украины примчались в правопреемницу великой державы — Россию. И — пролетели. Если бы на десяток дней пораньше, то еще что-то получилось бы: распихать пачки по многочисленным сберкассам, договориться, в конце концов, со знакомыми кассирами в центральном банке. Благо, у некоторых ваучеристов там работали родственники. Теперь же хохлам — предпринимателям дали единственный совет — гнать дальше, в благословенную Армению или в Туркменистан. По рассказам, русские деньги там еще имели полное право хождения из-за отсутствия национальной валюты. Мы тогда не знали, что запрещенные на территории России старые бабки еще долго будут иметь вес на ее окраинах. Ребята уехали ни с чем, хотя соглашались продать все мешки за миллион новыми. Чуть позднее многие пожалели, что не перекупили всю эту груду и не свалили в каком-либо дворе до лучших времен. Примерно через месяц вновь появились скупщики старых денег. Правда, предлагали они коэффициент ноль шесть. А если сумма большая, то по ноль восемь. Но поезд ушел, редко у кого завалялось десяток — другой тысяч.
Солнце пригревало все сильнее. Голову пекло, а ноги по-прежнему мерзли. Мартовская канитель. У главного входа в рынок вновь появились сборные столики наперсточников. Обычно ребята никогда не работали в одиночку, обязательно в сторонке отирались два-три амбала. Хорошо одетые, прилизанные, в фирменных туфлях. Вокруг сновали на подхвате пацаны четырнадцати-шестнадцати лет. Девушка старательно зазывала прохожих. И начиналась игра. Иногда она была стоящей: яркой, азартной, денежной. Шарик мотался по доске неуловимым чертиком. Он то застывал на месте, и тогда казалось, что подними наперсток, а шарик там, сидит, съежился. То молнией перелетал с одного места на другое, от одного колпачка к следующему. Ставки росли, голоса переходили на повышенные тона. И вот он, кульминационный всплеск, обязательно заканчивавшийся или скандалом, или грандиозной дракой, но редко полюбовно. Такая игра, таков накал страстей.