— А ты проверял ее? Там все в порядке?
У Женьки были удивительно красивые синие, с черными ресницами глаза, огромные, девичьи. Недаром знаменитый художник Илья Глазунов писал с его брата — поэта, который как две капли воды походил на Женьку, «Икара». Англичане за законченную картину давали несколько тысяч футов стерлингов. Но поэт отказался нагревать руки на подаренном ему художником собственном, почти мистическом, портрете.
— Проверил, все в порядке, — успокоил я Женьку. — Ленинградский, с удостоверением.
— С орденской книжкой?
— Да, номера одинаковые. Видно решили напрочь забыть о заслуге родича.
Женщина по-прежнему стояла в магазине. Ребенок копался в ее простеньком платке, но пальто с итальянскими сапогами выглядели добротно. Чем вновь возбудили мысль о том, что можно было бы ей обойтись и без этих, не столь больших денег. Выкупив орден, мы вышли за двери магазина.
— Ты хочешь его продать? — тронул за рукав Женька.
— Денег нет. Затарен чеками по уши.
— Продай мне за четыреста тысяч, — попросил он. — Хочу оставить Ленина у себя. Тем более, с удостоверением.
— В коллекцию?
— Да. Все равно уплывет в загранку. А я порадую брата, когда он приедет в Ростов. Ты же знаешь, он ярый противник нынешних преобразований. Помнишь, рассказывал, как приезжающие во времена Брежнева иностранцы завидовали русским. Учеба, больницы бесплатно, за квартиры, садики, путевки в санатории символические цены, продукты дешевые. Хоть работай, хоть ноги на стол, голодным не останешься, разутым, раздетым тоже. А потом, когда к власти пришел Горбачев, они поражались. Зачем, говорили, вы отказываетесь от земного рая, зачем вновь возвращаетесь в капитализм. Вы, мол, духовно богатые, развитые люди, сытые, одетые, веселые, хотите снова превратиться в стаю голодных волков, готовых отнять друг у друга кусок мяса.
— Помню. Отчасти согласен с твоим братом. Тоже вспоминаю прошлые времена с ностальгией. Но, понимаешь, положение сытого раба хуже положения голодного свободного гражданина. Лучше уж питаться размоченным в воде сухарем, зато ходить с высоко поднятой головой, чем пригинаться к земле с набитым брюхом. Хотя прекрасно осознаю, что такое состояние для большинства людей естественно.
— Ты ходишь с высоко поднятой головой? — недоверчиво посмотрел на меня Женька.
— Да. Потихоньку выпрямляюсь, сковыриваю с себя коросты маразма. Да и последний член без соли пока не жую. Верчусь, как видишь. На тебе, вот, пятьдесят штук наварил.
— Не знаю. Я лично боюсь заглядывать в будущее, — вздохнул Женька. — Дочка растет, взрослая уже, пятнадцать лет. Придет, поживет у меня дня три — неделю, снова денег кот наплакал. Крутись, папка, пока ноги носят, голова мыслит. А случись что, никому не нужен. Брата родной сын из квартиры гонит, не говоря о супруге. Женился и гонит, мол, мы не собираемся за тобой ухаживать. А ведь ты знаешь, брат парализованный на левую сторону, получил квартиру, заставил Федора учиться в Литературном институте. Я вот разменялся со своей на однокомнатную. Честно скажу, особого облегчения не испытал. Но я, тьфу, тьфу, пока здоровый. А ему как?
— Знаю, у самого положение не лучше. У тебя одна дочка, а у меня… Тому дай, этому тоже. Отбиваюсь, отмалчиваюсь, как могу. Но все равно за демократию, за себя.
Женька ушел. Я, было, задумался, но ненадолго. Появилось окно в отношении выгодного слива ваучеров. Аркаша шепнул, что подвалила его знакомая из одной из таинственных организаций, неизвестно для чего скупающей чеки мелкими партиями почти по московской цене. Но возьмет он их у меня на пятьсот рублей дешевле от оглашенного ею потолка, потому что купчиха его. Я согласился не раздумывая. Прошли те времена, когда мы не только не наживались друг на друге, но как могли, поддерживали чистоту отношений в своем клане, стараясь, не дай Бог, обмануть коллегу хоть на копейку. Теперь все выплескивалось мне в лицо, мол, я сдам по столько-то, но у тебя возьму дешевле. Не устраивает, ищи купца сам. Глава семейного подряда давно надыбал хитрый институт буквально через дорогу, на Буденновском проспекте, где сдавал чеки даже выше установленной РТСБ цены. Слившись, вновь скупал их у нас и ускользал. Мы шпионили за ним, в надежде самим навести контакт с богатым клиентом. Но он неизменно пропадал в многочисленных лабиринтах старой постройки здания. Однажды, заинтригованный его неуловимостью, я занял позицию прямо внутри на одной из лестниц института, и повезло. Глава семейного подряда резво нырнул в маленькую боковую дверь на третьем этаже в конце длинного, похожего на коленвал, коридора. Дождавшись, пока он выйдет, сунулся сам. Восседавший за канцелярским столом здоровый молодой мужик без разговоров принял чеки, видимо решив, что я свой. По свойски же предупредил, что три последующих дня принимать не будет. Нет налички.
— И поменьше мордовских, башкирских, чувашских, дагестанских и прочих нацменских. Уж больно печати огромные, на всю обратную сторону. Мало того, неразборчивые, с потеками. Чекуха должна быть четкой, как яичко.
— Лады, буду стараться, — сгребая купюры со стола, заверил я.
— Да, ты давно с ним работаешь? Что-то лицо знакомое, а вспомнить не могу.
— Давно, — без запинки ответил я, вылупляя бесстыжие глаза на громилу. — На позапрошлой неделе мы приходили вдвоем, я, правда, ждал в коридоре. А потом он сам начал гонять, сливая вам и мои ваучеры.
— Ясно. Работайте поосторожнее, чтобы ни одна блядь носа не подкопала. Вам что, получил бабки и слинял, а мне, сам знаешь, на всю катушку. Мол, откуда у скромного бухгалтера рядового института столько налички, да что собирался приватизировать.
— Знаю, он меня предупреждал. Можете ему обо мне тоже ничего не говорить. Буду работать на вас самостоятельно.
— А что, это идея. Ты, я вижу, парень тертый, — громыхнул толстяк раскатистым смехом. — Чем меньше свидетелей, тем меньше шухера вокруг дела…
Три дня я маялся, как от зубной боли. Хотелось не скупать ваучеры у ребят по установленному купцами потолку, как делал глава семейного подряда, а набирать их самостоятельно по базарной цене. То есть, совершать прямые, без посредников, сделки с громилой-бухгалтером. Минимум пять тысяч навара с каждого чека, со ста чеков полмиллиона, какой дурак откажется. Не клят, не мят, никаких переживаний в поисках отдушины в замороженном нашими купцами сливе. На четвертый день, заметив, что Жан Папен погнал по рядам ваучеристов набивать очередной пакет, и, поняв, что вчера вечером он по прямому проводу договорился с бухгалтером о сдаче, я незаметно слинял со своего места, помчался к институту. Вся операция заняла минут пятнадцать. И все равно, мы буквально не столкнулись в дверях нос к носу. Я вылетал с полной сумкой денег, он вбегал, тяжело переводя дыхание, с солидным пакетом чеков. На мое счастье, Папен ничего не замечал вокруг. Так продолжалось до тех пор, пока наличка у громилы снова не кончилась. Прием ваучеристов прекращался еще на три дня. Я успел слиться раньше Папена. Заняв свое место, с интересом принялся наблюдать за соперником, только что прикатившим из института. Растерянно помаргивая ресницами, он возвращал ребятам взятые на комиссию, то есть, без предоплаты, чеки. Он приближался.
— Что там, Жан Луи? — окликнул я его. — Не берут?
— Да кто-то кислород перекрыл, — удрученно промычал тот. — Еще вчера вечером договорились, сегодня утром я снова позвонил. Да, говорит, приноси, возьму. А пошел сливаться, — денег нет. Непонятно.
— А може на РТСБ котировка понизилась? — подкинул я информацию к размышлению, едва сдерживая не умещавшееся в груди довольство.
— Что понизилась? — завелся Папен. — Я наушники с ушей не снимаю. Ваучер как шел на подъем, так и прет.
— Значит, жадность подвела, — хитро посмотрев в мою сторону, притворно зевнул Аркаша, у которого я тоже иногда брал чеки, если не хватало своих до солидной пачки. От этого еврея вряд ли что можно было утаить, он расколол меня на втором же круге. — Послышалось, понимаешь, в телефонной трубке. Например, могли сказать, что в Москве прет, а в Ростове покатился вниз. Прием окончен.
Чертыхнувшись, Папен сунул десяток чеков Скрипке и поплелся к своему семейному подряду. Сегодня карта его оказалась битой.
— Не повезло с Жан Луи, — пряча ваучеры в боковой карман потрепанного пальто, шевельнул замерзшими губами Скрипка. — Теперь придется ждать новой оказии.