— А где он сейчас? — подумалось, что женщина в колхозе тоже не больно горбатилась, если судить по ее пышному виду.
— Пьет, где. Выгнала. Связался с какой-то блядью подзаборной. Вдвоем и глушат. А коллекцию свою якобы сыну по наследству оставил, на кой ляд она сдалась. Сыночку только восемь лет. Лучше бы алименты платил или денег дал. Поила — кормила изверга…
— Ясненько, семьи, значит, не получилось.
— И не было никогда. Как взял меня, девчоночку, я тогда на фабрику устроилась, а он уж инженером командовал, так и не получилось, — все больше распалялась она. — Я мебель старую выбросить хотела, чтобы новую завезти, он — не тронь, мол, она еще при царе сделана. А когда квартиру получили, я взяла и выгнала. Надоел хуже горькой редьки со своими царями — дворянами. Пусть теперь его любимые графья с князями кормят.
— Что же он, совсем денег в дом не приносил?
— Попробовал бы не принести, я бы принесла.
— Хорошо, это ваши проблемы, — начал уставать я от бесполезного разговора. Но кое-что все-таки прояснилось. Ложки передавались по наследству, значит, они представляют ценность. Простое серебро давно бы сбагрили. — Сколько вы хотите за… позолоченные?
— Двести тысяч, — не задумываясь, выпалила женщина.
Подкинув на руке набор, я на глазок определил, что вес его примерно граммов триста, по пятьдесят в каждой ложке. По лому получается около ста пятидесяти тысяч рублей — высокопробное серебро. Но сохранность стопроцентная. И царские вензеля, если, конечно, они царские. По штуке за грамм уйдут — делать нечего, тому же Алику. А подтвердится их уникальность, — вообще цены нет. Надо покопаться в справочниках, которых на нумизматическом толчке валом. Если же начинать сбивать цену, то эта дура мигом сдернет. Ей уступить копейку — лучше удавиться.
— Дороговато, — пожевав губами, промычал я. — Надо подумать, сумма немалая за серебро.
— Позолоченные, — вскинулась женщина. Она абсолютно не понимала, что золота на ложки пошло микроны и что ценность их не в этом, а в буковках с тыльной стороны. Но слово «позолоченные» для нее было дороже вензелей. — Двести тысяч. Цена окончательная, так мне сказал отец.
— Твой отец такой же, как и ты… ушлый, — засмеялся я, пряча ложки и вытаскивая деньги.
— А то как же, нас не надуришь.
Хотелось сказать, что вас давно уже надурили, еще в семнадцатом году, когда предложили разграбить самих себя. Но смысл жестоких слов вряд ли дошел бы до этой бабы. Даже через семьдесят пять лет. Рассчитавшись, я направился к ребятам за консультацией. И тут нос к носу столкнулся с Витькой Киселевым, с которым когда-то работал в одной бригаде формовщиков. Он часто заглядывал на базар, в основном, когда в семье были нелады. Сейчас же вид имел деловой.
— Извини, — спешу, — пожав руку, торопливо зачастил он. — Договорились с одним хозяином насчет покупки садового участка.
— Поздравляю. Но у тебя, кажется, денег не было, а участки поднялись в цене до стоимости приличного флигеля.
— Билеты «МММ» сдал. Полтора миллиона навара.
— Классно. Я тоже хотел их купить.
— Надо было. Они прут, как на дрожжах. Скоро за сто тысяч перевалят. Если все будет удачно, через часик заскочу. Обмоем.
— Давай, у меня сегодня как раз есть настроение.
Виктор помчался на встречу с хозяином садового участка, а я направился к Сержу, заряжавшему богатенького клиента из «новых русских» пачкой долларов. Наконец здоровенный, кровь с молоком, молодой парень в свободно сидящих брюках, с тяжелой золотой цепью на толстой шее, отвалил. Серж втиснул несколько миллионов рублей полтинниками в кошелек на поясе, задернул замок.
— А ну посмотри, молодое базарное дарование, стоит ли она что-нибудь в исторических масштабах, — я вручил ему одну из ложек.
— О! — неподдельно восхитился тот. — У кого ты ее оторвал?
— У меня их шесть штук. Набор.
— Шесть? — Серж покрутил ложку в руках. — Жаль, если бы все двадцать четыре, ты бы мог спокойно оформить визу в любую из капиталистических стран и остаток жизни провести в роскоши. А с таким количеством придется тормознуться в родной России.
— Ничего не стоят? — сразу сник я.
— Стоят, но не столько, сколько ты думаешь. Крупный коллекционер вряд ли будет связываться.
— Понятно. Они хоть с царского стола?
— Само собой. Но не мешает проверить по каталогу.
Я не стал заострять его внимание на орнаменте, похожем на надпись славянской вязью. Все равно ложек не двадцать четыре. Решил получше проконсультироваться у знакомых нумизматов, по воскресеньям собирающихся в парке Горького. Заодно отнести на толчок тазик с кувшином. Не намного, но там платили дороже. Пока ваучеристы, цокая языками и высказывая массу предположений, изучали мою собственность, вернулся Виктор, довольным видом напомнив о потерянных трехстах тысячах рублей.
— Договорились, — смахивая пот рукавом рубашки, сообщил он. — Уступил за полтора миллиона. Ни копейки из своих не доплачивать. Спасибо «МММ».
— Далеко? — без интереса спросил я. Совсем недавно я тоже мечтал приобрести дачный участок с небольшим домиком. Потянуло на землю. Но сначала для этого надо было обзавестись семьей, тогда приобретение земельного пая выглядело бы вроде как к месту. Мужчине закручивать банки с соленьями — вареньями не кайф. Этим заниматься должна все-таки женщина.
— Нет, сразу за Западным массивом. Пойдем, я угощаю.
Мы подались в ближайшему кафе на Буденновском проспекте. Я — разбавлять горе от потери денег, друг, наоборот, подогревать радость от выгодной сделки. Расстались мы где-то ближе к семи вечера, успев за это время перелопатить прошлую и настоящую жизнь. Купив на базарчике бананов, я прыгнул в троллейбус, и поехал к Людмиле, чтобы вновь почувствовать на руках приятную тяжесть маленького тельца сына, увидеть детскую улыбку, услышать протяжное «а-а». Пока это была основная буква в его лексиконе. Но Людмила за порог не пустила. Загородив входную дверь, твердо сказала:
— Я тебя предупреждала, что пьяному здесь делать нечего.
— Да мы по стакану всего, — запротестовал, было, я. — Меня обули на триста тысяч рублей.
— Мы, кажется, договорились, чтобы свои проблемы ты оставлял за порогом и пьяный не приходил. Достаточно папиных заскоков.
— Спокойно пересплю, а утром поеду на работу, — попытался объяснить я. — Если сейчас поеду домой, то боюсь, могу сорваться. Ты же знаешь, какие у меня друзья.
— Меня это меньше всего волнует.
— Тьфу, елки-палки, деньги-то можно оставить?
— Нет. Я не собираюсь за них отвечать.
Она захлопнула дверь. Я выскочил на улицу злой, как собака. Ее логика не укладывалась, ни в какие рамки. Неужели непонятно, что от денег может остаться пшик. Мало того, что сам пропьюсь, но еще и разворуют. Сама же пострадает. Но Людмила поступала именно так всегда, заставляя рассчитывать только на себя, не оказывая ни помощи, ни поддержки в трудную минуту. Конечно, ей было нелегко: Данилка, подросший Антон, все чаще приводивший в квартиру дымящих табаком шумных друзей, пьющий отец, старая мать. Ладно, на взаимопонимание я давно не надеялся, но посочувствовать она была обязана. Ее безразличие к моим делам, проблемам, личной жизни, наконец, просто бесили, подливая масла в огонь. После таких оборотов я напивался, кажется, специально, в знак протеста. Вот и сейчас, сойдя с трамвая, направился прямо к призывно сверкающему заставленной бутылками витриной коммерческому ларьку. Зайдя в дом, швырнул сумку с деньгами в шифоньер. Затем нетерпеливо откупорил плоский флакон с «Амаретто», наполнил тягучей жидкостью бокал и опрокинул в рот. И сразу же раздался звонок. Показалось, что после долго периода трезвости я ждал его как родного.
Очнулся я только на четвертый день, достойно отметив чужеродные своему мировоззрению майские праздники. В постели рядом со мной лежала какая-то женщина. В носу щекотали запахи перебродившего спиртного. Пошевелив рукой, я понял, что женщина голая. В головке члена засвербило. После пьянки всегда тянуло на половое сношение. Когда член упруго выгнулся под одеялом, я развернулся, нащупал пальцами ягодицы партнерши и воткнул его между ними, сразу попав в скользкую половую щель. Промычав что-то спросонок, женщина — или девушка — придвинула попку поближе к моему лобку, одновременно принявшись сжимать и разжимать мышцами стенки влагалища. Она, видимо, хотела, чтобы я поскорее кончил. А может, загорелась тоже. Покачав несколько минут, я вытащил набухшую головку члена, упреждая взрыв готовой брызнуть спермы. Натянутая кожа чутко ощущала прилипшие к ней волосы вокруг ее половых губ. Партнерша подвигала попкой взад-вперед, затем обхватила горячими пальцами член, помассировав его, вновь ввела во влагалище. Застонала, изогнулась, притираясь полными ляжками к моим. Но теперь я работал спокойно, не боясь досрочного завершения полового акта. Головка уперлась в чуть раскрывшуюся шейку матки. Женщина зашлась в интимном долгом стоне, таком желанном для каждого мужчины. Я почувствовал, как тугая горячая струя хлестнула прямо по натянутой уздечке члена, обволокла его весь липкой слизью. Воспользовавшись моментом, резко качнул задницей вперед, еще шире раскрывая шейку матки. Хотелось выбросить семя прямо туда, в таинственное место для вынашивания будущего ребенка. Чтобы наверняка. Это было не продуманное, а инстинктивное, скорее, животное желание. Края шейки раздвинулись, женщина забилась в ярчайшем экстазе. Теперь с губ ее сползал не долгий стон, а срывались собачьи повизгивания. Она царапала стену, кусала зубами подушку, натянутые струной мышцы ног пронизывала крупная дрожь. Обхватив за плечи, я впился губами в мокрую шею, на секунду замер и захлебнулся в прокатившихся по телу конвульсиях страсти. Длинных, как океанская волна. Никогда еще не доводилось испытывать такого удовольствия. Это было что-то фантастическое. Сознание то возвращалось, то исчезало снова, кожа с головы до пят взорвалась испариной. Только через показавшееся вечностью время мне удалось опомниться, разжать впившиеся в плечи женщины пальцы и в изнеможении откинуться на подушку. Упавший член мягко соскользнул с половых губ, прилип к тугой круглой попке. Мыслей никаких не было, тело казалось легким, почти невесомым, оно будто выпарилось. Осталась одна удовлетворенная душа.