Она и сама заметила кучу денег в моей сумке. Легко снявшись с рядом стоящего даже не скрипнувшего стула, бабочкой перепорхнула в дальний конец громадного зала. Перед этим под ее телесами стул с натужным кряхтением широко раздвинул свои деревянные ноги. В таком положении он и остался, вызывая небезосновательные подозрения у присматривавшихся к нему новоявленных акционеров различных АО. Заполнив бланки, я уже без очереди протянул их красивой операторше. Та быстренько сверила нацарапанное с паспортными данными, выписала две узенькие ненадежные справочки на газетной бумаге.
— И это все? — растерянно спросил я, чувствуя, что кровные двести двадцать пять тысяч зависли в воздухе.
— Конечно, — приподняла капризные бровки красавица. — Вам объяснили, что через три месяца придете и вам поменяют справочки на акции.
— А сейчас поменять эти справочки на более солидные бумажечки никак нельзя? Уверенности от них в получении когда-нибудь дивидендов, простите, не прибавилось.
— Еще рисунок не придуман, — недовольным басом прорычал сзади щуплый старик. — Молодой человек, не задерживайте операторшу.
Проходя мимо натужно пыхтевшей над бланками толстушки, я еще разок показал ей свои коронованные зубы. Затем, свернув по коридору за угол, ускорил шаг. На рынке пока все оставалось без изменений. Я заглянул через плечо отошедшего в сторонку Аркаши, который крутил в пальцах покрытый цветной глазурью амулетик со сценкой из библейских сказаний.
— Приобрел, за две тысячи, — шумно перевел он дыхание. — Не знаешь, какой, примерно, век?
— С ваучерами завязал, что ли? — всматриваясь в вещицу, спросил я. — Скрипка, похоже, начал набрасываться на голые крючки. Ни одного проходящего мимо гражданина не пропускает.
— Он и раньше набрасывался как с голодухи.
— Восемнадцатый, начало девятнадцатого века, — возвращая амулетик, пожал я плечами. — Хочешь себе оставить?
— Нет, просто никто не брал.
— Я ваучеры вложил, в «Газпром» и в «Норильский никель». Взамен дали справочки. Вот такие.
— Разве это документы? — фыркнул Аркаша. — Жопу не подотрешь, насквозь просвечивается. Пару раз перегнул и порвались, кто их потом примет. Ты лучше иди чеки сдавай, если остались. Купцы уже лыжи навострили в аэропорт. А после них чек никому не станет нужным.
Осторожно свернув справки, я сунул их в паспорт. Кажется, руководители фондов именно на это и рассчитывают — затерять проще пареной репы. Но дело сделано. Перекинув сумку через плечо, я подался к купцам, встревоженной кучкой торчавшим в сторонке. Им предстоял бросок в неизвестность. Многие ваучеристы уже влетели на десятки миллионов рублей. Они надеялись еще проскочить.
— Последние по двадцать беру, — предупредил Толстопуз. — Сбивайте цену, иначе влет обеспечен. Что вы, действительно, ломите, словно впереди еще полгода. Все, ребята, больше продлять не станут.
— Дураку понятно, — согласился я. — А цена упадет сама, как только мигнут задние фонари ваших такси. Сами накручиваете, один по двадцать, второй по двадцать пятьсот с руками отрывает.
Избавившись от чеков, я повернул обратно. Было тревожно стоять с непривычно крупной суммой денег. Все-таки часть надо было отвезти домой. Мало ли что. У некоторых, конечно, налички в несколько раз больше, но они предпочитают отваливать с базара не в одиночку, и на своих машинах. Здесь же придется пройтись пешочком до остановки транспорта, затем в салоне автобуса впритык, когда не шевельнешь ни рукой, ни ногой. Потом своим ходом до дома, в вечно темный подъезд. Такси брать тоже опасно. Сколько уже ребят унеслось на них в неизвестном направлении, так и не успев на прощание помахать ладонью. Но се ля ви — такова жизнь ваучериста. Чтобы каждодневно ощущать во рту кусок хлеба с маслом, нужно иметь крепкие нервы и осторожность разведчика. Не пунктуальная Европа и не вальяжная обеспеченная Америка. Россия — матушка с египетской тьмой даже на залитых солнечным светом центральных проспектах, не говоря о бесчисленных темных закоулках. Там вообще… космическая черная дыра.
До отбытия купцов я успел собрать и сдать еще несколько чеков. Последние два — три просто передавал стоящему рядом Толстопузу. Тот отслюнявливал деньги мне, а я уже производил окончательный расчет с клиентом. Братья Достоевские придерживались группы Сержа, Пиджак вертелся возле семейного подряда. Вместе они изредка покидали нас, чтобы снять урожай внутри базара. А урожай вызрел как никогда за почти два года. Я удивлялся, откуда у ребят и у купцов столько налички. Карусель крутилась, казалось, бесконечно. Но потом дошло. Купцы сбрасывали приобретенные в Москве или на ростовской бирже у Монте Кристо доллары ваучеристам, те, в свою очередь, клиентам, чаще челнокам, хохлам и особенно «новым русским». ««Капуста» возвращалась, чтобы тут же уйти за ваучеры, чеки — к купцам. Если у последних недоставало денег и «зелени», они спешили на биржу, сливали часть ваучеров по более высокой цене и намолот навара продолжался дальше. Конечный результат, естественно, был у монстров, наложивших лапу на финансовые загашники государства.
Наконец купцы приподняли шляпы и умчались на двадцать четвертых «Волгах» в аэропорт. Набитые тугими пачками чеков кожаные портфели оттягивали руки. Ваучеристы мгновенно понизили цену до десяти штук. Кто-то умудрился сорвать пакет по пять тысяч, наиболее наглые старались уговорить клиентов продать за три. А некоторые вообще прекратили скупать. Сняли таблички и со стороны наблюдали за разыгравшимся спектаклем. На базаре творилось что-то невообразимое. Люди собирались толпами, поносили почем зря и правительство, и спекулянтов, и ваучеристов, и, заодно милицию, не могущую навести порядок. Где-то через час с заводов и фабрик хлынула первая волна озлобленных работяг. Появились наряды казаков в повседневной форме — зеленых гимнастерках, синих с красными лампасами шароварах, заправленных в хромовые с высокими голенищами сапоги, с обязательными, кручеными из кожаных ремней, нагайками. Фуражки с высокими тульями заломлены, чубы лихо взбунчены. Цыгане во главе с Данко первыми покинули территорию базара. После прошлогоднего инцидента, когда группа молодых цыган пыталась завладеть «бобиком», в котором ехали двое недавно вернувшихся из Приднестровья казаков, они на дух не переносили друг друга. Тогда прозвучали первые автоматные очереди в местном межнациональном конфликте, потому что казачки оказались вооруженными до зубов. Цыгане, говорили, тоже не были безоружными. Зная, что стойкие защитники границ и спокойствия Российской империи категорически против приватизации и, тем более, спекуляции ваучерами, ребята быстренько поснимали таблички. Но бравые ребята лишь поговорили с народом, пообещав навести порядок. Полномочий на разгон и арест ваучеристов им выдано не было.
— Что будем делать? — спросил я у Аркаши со Скрипкой. — Может, умотаем домой от греха подальше?
— Жулье тоже подтянулось, — зыркнул глазами по сторонам армянин. — Вы как хотите, а я до первого трамвая в сторону Театральной площади.
Сделав губы куриной гузкой, Аркаша теребил пальцами нижнюю из них. Затем раздумчиво протянул:
— Мы ж не цыгане и не армяне. А русских они не трогают.
— Вот жид, — возмутился Скрипка. — Уже примазался.
— А ты докажешь, что я жид? — спокойно возразил Аркаша. — Лицо у меня вполне русское. По матери я русский, в Израиле делать нечего, нищету плодить. А вот ты копия черномазый. Тебе бы я в первую очередь посоветовал унести ноги, иначе казаки могут немного пощипать перышки.
Чертыхнувшись, Скрипка перекинул через плечо грязную торбу с веревочными ручками.
— Хватит вам, я серьезно, — с укором посмотрел я на коллег. — Не отложить ли все дела до завтра?
— И надо бы, да рыба прет на нерест косяками. Заметь, бесценная рыба за бесценок. Если бы такое случилось в Америке, началась бы новая гражданская война.
— А по сколько скупать? Ни купцов, ни «грачей». Ни цены, ни хрена не знаем.
— По пять тысяч, думаю, нормально. А завтра, до обеда, постараться слиться. После двух, конечно, они пригодятся лишь для обклеивания стен в передней. Вместо шпалер.