В один из солнечных дней — до Нового года оставалась всего неделя — я, как всегда торчал на своем месте, терзая сапогами тонкий снежный покров. Чеков несли мало, народ наконец-то рискнул вкладывать их в инвестиционные фонды. Каждодневная реклама на телевидении, радио и в печати начала приносить плоды. Особенной популярностью пользовался «МММ-инвест». Да и ваучер на РТСБ в Москве упал в цене. Мы снова давали за него три с половиной тысячи рублей. А сливали по три восемьсот. До Нового 1993 года рассчитывать на повышение не приходилось. После праздника тоже неизвестно, что будет, чек мог упасть еще ниже. У меня набралось их шестнадцать штук. Знакомые перекупщики во главе с Пиджаком куда-то запропастились. И я терзался мыслью, что денежный запас скоро иссякнет. Как раз в этот момент подошли двое парней, по виду москвичи.
— Чеки есть? — озираясь по сторонам, спросил один из них, широкоплечий высокий русак. Второй, тоже крепыш, но низкорослый, торчал за его спиной.
— Есть, — торопливо ответил я. — По чем берете?
— По четыре тысячи, если больше десятка.
Это обстоятельство больше, чем устраивало, бабки возвращались с неплохим наваром. Значит, праздничные дни можно будет поработать на полную катушку. Ребята подозрений тоже не вызывали — чистокровные голубоглазые русаки, скорее всего московского замеса.
— Идет. У меня шестнадцать штук.
— Только давай отойдем в сторону. А то мы приезжие, побаиваемся ваших «крутых» и ментов.
— Как хотите, можно зайти в магазин, — пожал я плечами.
Беспокойство московских перекупщиков было знакомо, их не раз и не два накрывала ростовская шпана. Выслеживала, отбирала крупные суммы денег, пакеты ваучеров.
— Нет, — продолжая пугливо оглядываться по сторонам, запротестовал широкоплечий. — В магазине стопроцентная ловушка. Пошли на угол базара, там спокойнее.
Кивнув, я вслед за парнями направился к началу базара.
— У тебя только шестнадцать? Может еще, у кого прихватишь? У нас денег чеков на пятьдесят — шестьдесят.
— Данко, чеки есть? — проходя мимо цыгана, спросил я.
— Есть. По какой цене?
— По четыре тонны.
— Нормально. А купцы надежные? — Данко застриг черными глазами по толпе. Но москвичи, как я их окрестил, успели отойти на порядочное расстояние.
— Вроде грачи, всего боятся. Рассчитываться на месте отказались. Поканали, говорят, на угол.
— Может, мне с тобой пойти?
— Не стоит, если что — крикну.
— Лады, — Данко протянул десять чеков. — Будь повнимательнее. В случае чего зови своего напарника. Он где-то там, возле угла.
Я кивнул и побежал догонять перекупщиков. Они уже дошли до крайней палатки, за которой через трамвайные пути разинул широкий зев подземный переход.
— Взял? — насторожено спросил широкоплечий, не переставая ворочать толстой шеей в разные стороны. Скуластое лицо низкорослого тоже выражало крайнюю нервозность. Как ни странно, их натянутое состояние успокоило еще больше. Я вытащил ваучеры, пересчитал на глазах у перекупщиков и, зажав в кулаке, потребовал:
— Бабки вперед, сто четыре тонны.
Широкоплечий вынул деньги, тоже отсчитал при мне сто четыре тысячи. Затем свернул в трубочку, накинул на плотный рулончик резинку и положил на обложку книги, которую держал в руках. Его действия несколько шокировали. Я возмутился:
— Что ты там химичишь! В руки давай, чтобы я мог пересчитать.
— Хрен ты угадал, — заартачился широкоплечий. — Нас уже не раз кидали. Вот бабки, ты все видел. Давай чеки и получай по счетчику.
Я почувствовал, как от живота к груди потянуло неприятным сквознячком, но, пристально взглянув на «грачей», не заметил в настороженных лицах никаких перемен. Те же натянутые фигуры, беспокойные глаза. И все равно возникшая в груди тревога не проходила, словно внутренний голос пытался внушить, чтобы я уходил по добру — по здорову. Если бы не дурацкий характер, заставляющей поступать наперекор всему, я бы развернулся и отвалил тихой сапой. Надумал так и поступить, хоть раз послушаться разумного совета, когда широкоплечий предложил:
— Хорошо, давай сделаем так… Ты кладешь руку на наши деньги, я беру ваучеры, и мы сразу расходимся. Идет?
Я посмотрел на покоящийся, на обложке книги плотный валик купюр. В нем было восемь тонн навара. Данко за выгодный слив подкинет не меньше штуки. Да и бабки раскрутятся по новой, тем более, что базарные сливщики появятся теперь, скорее всего, только после праздников. Оглянувшись назад, заметив невдалеке повернувшегося в нашу сторону, видимо, предупрежденного цыганом, напарника, я решился. Протянув ваучеры, схватил деньги с обложки.
— Все о, кей, — сразу как-то успокоился широкоплечий. — Желаем удачи.
Шустро перемахнув через трамвайные пути, ребята исчезли в черной пасти подземного перехода. Недоуменно дернув щекой, я снял резинку с плотного валика, развернул его. И застыл слюнявым сусликом возле норки. Под «червонцем» с пятитысячной купюрой оказались сотенные с двухсотенными бумажки. Показалось, что прошла вечность, пока смог прийти в себя. Непослушными пальцами пересчитал пачку денег. Вместо ста четырех тысяч всего двадцать. Влет на восемьдесят тонн. Все о, кей, тупорылый, желаю удачи. Подошел напарник.
— Ну, как, нормально? А то цыган послал подстраховать.
— Пойдем-ка, дорогой, выпьем, — вместо ответа пошевелил я деревянными губами. — День сегодня замечательный, предпраздничный. Двадцать пятое число, в сумме получается «семерка».
— Какая семерка? А, ты навар подсчитываешь. Я, правда, уже дернул стаканчик, но не откажусь пропустить еще.
— Ну, вот и отлично. Отдадим цыгану сорок тонн и отвалим. Подсчитывать навар…
Заметив, что Данко сам спешит к нам, я полез в сумку за своими кровными.
— Кинули, — подходя, уверенно констатировал цыган.
Подробно рассказал ему о сделке.
— Так он же книжку перевернул. Сверху положил полный расчет, а снизу была заранее приготовленная точно такая же «кукла».
— Но когда он успел перевернуть. Глаз не спускал, на секунду только оглянулся, чтобы в случае чего позвать на помощь.
— Этого больше, чем достаточно. Тьфу, мать честная, когда только научишься работать. Это ж фокус для детей, — возмущался Данко. — Короче, давай бабки за десять чеков и продолжай хлопать ушами дальше.
— Все правильно, — мотнул я головой. — Уши у меня длинные, настроение предпраздничное…
Всю неделю до Нового года я бухал. Жестоко, беспробудно, с редкими ночными вылазками в коммерческий ларек за «Амаретто» или другим заграничным напитком. Иногда, когда не в силах был дойти сам, посылал соседа, «друга» Андрюшу или кого-то из знакомых. Андрей, как восемь лет назад, в пору совместной работы во Дворце культуры вертолетного завода, сел на мою шею, так и не слезал до сих пор. Голос у него был неплохой, под Вилли Токарева, гитарные струны перебирал тоже хорошо. Так мы и балдели, перемежая совместное исполнение тягуче — сладостного «Поручика Голицына» с полуразборками на темы о его бывшей семье. Дело в том, что жену Андрею подыскал я. Вернее, познакомил его с Анкой, дочерью соседа с третьего этажа, с которым в последнее время работал на базаре. Жизни у них не получилось, вскоре разошлись, так и не расписавшись. От совместного ведения хозяйства остались две маленькие дочери, да еще неродная дочь от первого Анкиного брака. Андрей о детях печалился, особенно о Наташе, полной его копии. Но больше волновало другое, спал ли я с Анкой до него. На этот счет я имел собственное мнение. Ты любил ее? Любил. Любишь? Люблю. Так, сходись, начинай жизнь заново. А-а, теперь она хочет жить с тобой, потому что ты не расписываешься, не отдаешь деньги на пропитание, не записываешь детей на себя. В чем же дело? Какая, к черту, разница, спал я с ней до тебя или нет. Баб и без нее было море, и я уже не помню, кто был. Может, и спал, но не признаюсь, потому что это личное дело. Короче, пошел вон, козел.