Наконец на экране появился сам Борис Николаевич. Я выключил магнитофон. Нарисовался — не сотрешь, усаживаясь поудобнее, подумал я, отъелся что ли. Говорят, бухает изрядно. Эта мысль заставила невольно покоситься на стол. Специально старался забыть о купленной перед этим бутылке с шампанским, но в конце речи Президент будет произносить тосты. За державу, за дружбу, за благополучие в каждой семье и так далее. За державу и за благополучие в доме вмазать еще можно, а за дружбу вряд ли кто поддержит. Столько мерзкого успели узнать про бывшие союзные республики, что дай Бог не набить бы друг другу морды. И все-таки весь народ вздыбит полные бокалы, тем более, русак, для которого выпивка натуральная отдушина от переполнявших башку проблем. От масс отстраняться негоже, они поят, кормят, дают заработать. Начнутся тосты, звоны хрусталя, колокольные переливы. Церковь теперь единомышленник с государством. Да что я, не мужчина, не имею права сделать глоток со всеми вместе! Один глоток. Два месяца крепился, и ни разу не почувствовал тяги к вину. Продержусь и сейчас. Вскочив с дивана, я заторопился на кухню, времени до исторического события оставалось меньше минуты. Открыв холодильник, на ходу раскрутил проволоку с горлышка бутылки. Едва успел плеснуть в хрустальный бокал, как раздались малиновые куранты часов на Спасской башне Кремля. Обернувшись к иконам, я трижды с поклонами перекрестился и прикоснулся губами к освежающей, пузырчатой, янтарной влаге. Отгремел бессловесный гимн России, телевизор взорвался перезвонами тонкостенных фужеров, громкими восклицаниями. На глазах у меня выступила влага. Бог с ним, с похожим на растолстевшего суслика Ельциным. Наверное, в роду, все-таки, побывал немытый монгол. Все они там, наверху, смахивают на откормленных сусликов: что Ельцин, что Черномырдин, что Шумейко. Один Гайдар — копия румяного губошлепого колобка. А Россия остается и будет жить века. И мы вместе с ней будем жить. Вытерев рукавом пиджака мокрые веки, я снова поднял наполненный наполовину бокал. Специально не наливал до краев, чтобы завершить на низком уровне. Отхлебнув пару глотков, сел и откинулся на спинку дивана. Да, многострадальна наша Родина, а сколько горя еще впереди. Моисей сорок лет водил евреев по безводным пустыням, пока последний из нации, помнящий рабство, не отправился к праотцам. Русский народ придется водить не менее двухсот лет. Хоть и понимающий допущенные ошибки, и тугодумный, но памятливый. При коммунистах хочешь работай, хочешь баклуши бей, без еды не останешься. За хлеб, квартиру, свет мелочью платили. А сейчас тысячами да десятками тысяч, кто ж захочет забыть. Из поколения в поколение передавать будут. Я перекинул ногу на ногу. Началось подобие новогоднего «огонька». За столиками в шикарном зале сидели уважаемые люди и потягивали шампанское, закусывая дымком дорогих сигарет. Обзор закрывала стоящая перед носом высокая бутылка. Отставив ее в сторону, я допил шипучку. По телу разлилось приятное тепло. Одиноко, черт возьми, и хочется курить. Соседи гуляют на всю катушку, аж стены вздрагивают. Надо же, никто из бывших собутыльников так и не постучал в дверь. По компаниям, наверное, разбрелись, подумали, чего заглядывать к пропившемуся писателю. Шакалы, морды бы набить, да посильнее. С улицы донеслась пьяная песня, веселится народ. Я пошарил по карманам в надежде отыскать завалявшийся бычок. Кроме носового платка да двух десятитысячных купюр больше ничего не было. Может, у соседа с третьего этажа попросить? Сын его курит. Заодно посмотреть, как живет после смерти жены. Окинув взглядом стол, я поднялся и, не выключая телевизора, пошел к двери. Всего несколько минут, чего зря щелкать кнопками.
И тут-же встал как вкопанный. В голове «красной стрелой» пронеслись события последних лет, от которых не исходило ни одного светлого пятна. Разве к этому я стремился всю сознательную жизнь? Разве об этом мечтал? Я схватил за серебряное горло бутылку с шампанским, зайдя в туалет, без сожаления вылил туда содержимое. Из комнаты донеслись мелодии зарубежной эстрады. Вот и хорошо, как там в библии написано?
Начни с себя…
У когда-то работавшего со мной на базаре соседа дым в квартире стоял коромыслом. За неуклюжим раздвижным столом расположились человек пятнадцать молодых парней и девчат. Сам сосед балдел на краешке тахты. Кажется, не только он, но и пацаны обрадовались моему приходу.
— Прошу, — шустро освободил табуретку сын хозяина, объявил присутствующим. — Это писатель, русский дворянин. А мой отец польский дворянин. Они друзья, хотя часто спорят.
— Знаем, — откликнулись сразу несколько веселых молодых голосов. — Писателя весь поселок уважает. Сосед вложил в руку стакан с водкой:
— За нас, за дворян и за Россию. С Новым годом, — громко провозгласил он тост.
— Да, в общем-то, на минуту, — запротестовал было я. — Поздравить и попросить сигарету.
Сын тут же протянул пачку «Кэмела», отец понимающе кивнул:
— Знаю, ты завязал. Но сегодня самый главный праздник в году, во всем мире отмечают. Ты мой гость, мы единственные дворяне на пол Ростова, остальных не видели. А вокруг хамы, как говорил Киса Воробьянинов. Холопы. Упрекают нас, что предали царя. Что они понимают, тупорылые. Мы сами ратовали за революцию, да, за революцию, только бескровную, как в цивилизованных странах. Время пришло, потому что Франция, Англия, Америка повернули жизнь по новому. Мы тоже жаждали демократического строя. А что сделали эти самые холопы? Они не только уничтожили нас, они ввергли великую империю в первобытный хаос, превратив ее в единый концлагерь, в котором слово «товарищ» стало главнее слова Божьего. Теперь опомнились, не все, еще нам предстоит борьба. Не за свои растерзанные имения, их уже не вернешь, а за личные свободы.
После такой речи грех было не выпить. Пусть она скомканная, построенная на пьяных эмоциях, и все-таки доля правды есть. Конечно, не в устах какого-то поляка, предки которого исправно служили русскому царю не хуже татар, финнов и мордвы, хотя сосед прозрачно и намекал на родство со знаменитым Костюшко. Все-же проблемы затронул национальные. Сильно влияние блистательного российского общества на умы нацменов, только им не следует выступать с русской позиции. Желательно, чтобы цыган оставался цыганом, а поляк — поляком. Русский, как Иисус Христос, должен нести свой нелегкий крест один. Таково его предназначение на грешной земле.
Я залпом осушил стакан, поставил его между тарелками с тонко нарезанными ломтиками колбасы и салатом. Кто-то услужливо подал маринованный огурец. Водка моментально заявила о своих правах, мысли о последствиях покинули голову. Устроившись рядом с соседом, я еще раза два прикладывался к граненому стакану. Потом начались танцы. Молоденькие девушки были без ума от моих раскованно — вальяжных телодвижений. Надо признать, танцевать я умел как никто другой, партнерши просто таяли в ненавязчивых нежных объятиях, забывая обо всем на свете. Но они пришли с парнями, цепко следящими за нашими действиями, поэтому я счел за благоразумное вовремя удалиться. Наклонившись к изрядно поддатому польскому дворянину, предложил продолжить праздник у себя на квартире. По стариковски, тем более, телевизор оставался включенным. За порогом нас догнал сын. Я сразу понял, что его послал кто-то из ребят покруче, из поселковых пацанячьих верховодов, потому что сам девятнадцатилетний отпрыск, успевший заиметь ребенка на стороне, не в пример отцу был щупловат и слабохарактерен.