– Да у меня они и у самой есть.
– А где же они у тебя? Верно, спрятаны? А? Клянусь самим сатаной, что я угадал: петербургских гостей ждала и, чтобы либерализмом пофорсить, взяла и спрятала? Глупо это, дочь моя, глупо! Ступай-ка тащи их скорее сюда, я их опять тебе развешу.
Пойманная и изобличенная акцизница снова спламенела до ушей, но вынула из стола оправленные в рамки карточки и принесла по требованию Термосесова молоток и гвозди, которыми тот и принялся работать.
– Я думаю, их лучше всего здесь, на этой стене, разместить? – рассуждал он, водя пальцем.
– Как вы хотите.
– Да чего ты все до сих пор говоришь мне вы, когда я тебе говорю ты? Говори мне ты. А теперь подавай мне сюда портреты.
– Это все муж накупил.
– И прекрасно, что он начальство уважает, и прекрасно! Ну, мы господ министров всех рядом под низок. Давай? Это кто такой? Горчаков. Канцлер, чудесно! Он нам Россию отстоял! Ну, молодец, что отстоял, – давай мы его за то первого и повесим. А это кто? ба! ба! ба!
Термосесов поднял вровень с своим лицом карточку покойного графа Муравьева и пропел:
– Михайло Николаич, здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!
– Вы с ним разве были знакомы?
– Я?… то есть ты спрашиваешь, лично был ли я с ним знаком? Нет; меня Бог миловал, – а наши кое-кто наслаждались его беседой. Ничего; хвалят и превозносят. Он одну нашу барыню даже в Христову веру привел и Некрасова музу вдохновил. Давай-ка я его поскорее повешу! Ну, вот теперь и все как следует на месте.
Термосесов соскочил на пол, взял хозяйку за локти и сказал:
– Ну, а теперь какое же мне от тебя поощрение будет?
Бизюкиной это показалось так смешно, что она тихонько рассмеялась и спросила:
– За что поощрение?
– Аза все: за труды, за заботы, за расположение. Ты, верно, неблагодарная? – И Термосесов, взяв правую руку Бизюкиной, положил ее себе на грудь.
– Правда, что у меня горячее сердце? – спросил он, пользуясь ее смущением.
Но Дарья Николаевна была обижена и, дернув руку, сердито заметила:
– Вы, однако, уже слишком дерзки!
– Те-те-те-те! – «ви слиськом дельски», а совсем «не слиськом», а только как раз впору, – передразнил ее
Термосесов и обвел другую свою свободную руку вокруг ее стана.
– Вы просто наглец! Вы забываете, что мы едва знакомы, – заговорила, вырываясь от него, разгневанная Дарья Николаевна.
– Ни капли я не наглец, и ничего я не забываю, а Термосесов умен, прост, естественен и практик от природы, вот и все. Термосесов просто рассуждает: если ты умная женщина, то ты понимаешь, к чему разговариваешь с мужчиной на такой короткой ноге, как ты со мною говорила; а если ты сама не знаешь, зачем ты себя так держишь, так ты, выходит, глупа, и тобою дорожить не стоит.
Бизюкина, конечно, непременно желала быть умною.
– Вы очень хитры, – сказала она, слегка отклоняя свое лицо от лица Термосесова.
– Хитер! На что же мне тут хитрость? Разумеется, если ты меня любишь или я тебе нравлюсь…
– Кто же вам сказал, что я вас люблю?
– Ну, полно врать!
– Нет, я вам правду говорю. Я вовсе вас не люблю, и вы мне нимало не нравитесь.
– Ну, полно врать вздор! как не любишь? Нет, а ты вот что: я тебя чувствую, и понимаю, и открою тебе, кто я такой, но только это надо наедине.
Бизюкина молчала.
– Понимаешь, что я говорю? чтоб узнать друг друга вполне – нужна рандевушка… с политическою, разумеется, целию.
Бизюкина опять молчала.
Термосесов вздохнул и, тихо освободив руку своей дамы, проговорил:
– Эх вы, жены, всероссийские жены! А туда же с польками равняются! Нет, далеко еще вам, подруженьки, до полек! Дай-ка Измаила Термосесова польке, она бы с ним не рассталась и горы бы Араратские с ним перевернула.
– Польки – другое дело, – заговорила акцизница.
– Почему другое?
– Они любят свое отечество, а мы свое ненавидим.
– Ну так что же? У полек, стало быть, враги – все враги самостоятельности Польши, а ваши враги – все русские патриоты.
– Это правда.
– Ну так кто же здесь твой злейший враг? Говори, и ты увидишь, как он испытает на себе всю тяжесть руки Термосесова!
– У меня много врагов.
– Злейших называй! Называй самых злейших!
– Злейших двое.
– Имена сих несчастных, имена подавай!
– Один… Это здешний дьякон Ахилла.
– Смерть дьякону Ахилле!
– А другой: протопоп Туберозов.
– Гибель протопопу Туберозову!
– За ним у нас весь город, весь народ.