— Затем, — подает голос парень в красной рубахе и кожаных сапогах. Сапогах! То ли сын старосты, то ли еще какого непростого крестьянина. — Вы подполье? Подполье. Вам надобно, чтобы вас по деревням уважали да боялись? Надобно. Значит, худо вам станет, коли мы сами волю добыть сумеем?
На этот раз друзья обалдевают хором:
— Чего-чего?
— Ты только не заговаривай мне зубы, мол, вы от всего сердца за нас радеете. Кто в согласии с умом полезет за просто так в подполье? Никто. Значит, у вас о власти али о деньгах интерес имеется.
Отто открывает рот, еще толком не понимая, как отвечать на эту ахинею, но тут Иржи пихает его в бок и шепчет на ухо:
— Глаза.
А глаза у всех шестерых и впрямь поблескивают, ровно у бешеных. Сам Отто чует внутри себя нехорошее раздражение. Мол, чего с дураками валандаться, надавать по шее и пнуть отсюда под зад. Он сжимает мешочек на поясе, в котором спрятан зверобой, и ахает, старательно изображая испуг:
— Там, там!
Парни невольно оборачиваются в указанную им сторону, а Иржи успевает бросить к пылающему цветку заветный веночек.
— Обратно брешешь! — рычит белобрысый. Сжимает кулаки, шагает вперед, сверкает глазами… нормальными глазами.
Раздражение отпускает Отто, но не до конца. В воздухе остро пахнет зеленью, будто кто-то перетер в огромной ступке разом все листья папоротников. Колдовские лепестки переливаются все быстрее, смешивая при этом оттенки. Уходить нужно.
— Уходить надо, ребята, — жестко — для себя, конечно — объявляет Иржи. — Взгляните на цветок, принюхайтесь, прислушайтесь!
Однообразное размеренное «фью» звенит ближе, чаще.
Красная рубаха с места сигает к цветку. В руке зажимает нож, однако его перехватывает один из своих, чернявый.
— Куда попер? Здесь твоего папки нету, здесь мы все ровня!
— Да бегите же, покуда целы! — в последний раз взывает к рассудку парней Отто. Он совершенно, ну вот ни капельки не рвется в драку с братом своей Бранки.
Белобрысый и еще двое молча надвигаются на них, угрожая тем, что из дому прихватили. Два топора и тесак.
Да что ты будешь делать!
— Ребята, мы вам зла не желаем, — запредельно терпеливо объясняет Иржи. — Но и себя в обиду не дадим, — спокойно достает боевой нож. — А против нас у вас нету шансов. Никаких. Добром прошу: возвращайтесь в деревню и без цветка.
А дальше случается самая трудная в жизни Отто драка.
Потому что одно дело — биться с королевскими солдатами или воинами ордена, зная, что ты имеешь полное право не только ранить, но даже убить. Более того, частенько ты убить обязан, ведь не сделаешь этого, и погибнет твой друг, а то и вовсе невинный человек.
Потому что одно дело — тренировочный бой, горячий, злой, но с безопасными деревяшками в руках, под чутким присмотром товарищей, с лекарем и кладовкой, забитой снадобьями.
И совсем другое — вдвоем против шестерых, у которых в руках настоящие ножи и топоры, а у тебя тоже нож, крепкий и страшно заточенный. Но резать им — до последнего — нельзя.
Отто шарахает костяной рукояткой в висок белобрысому, роняет подсечкой красную рубаху, попутно забирая у него нож — и видит краем глаза Иржи. Тот юрким колобком укатывается от огромного кулака чернявого и успевает пнуть одного шустрика, который под шумок хочет срезать взбесившийся цветок.
Надо бы его обезоружить, пока не натворил бед, но тут Отто бьют со спины. Собирались ударить, однако он выворачивает запястье противника, и топор, падая, чиркает по ноге. Отто удерживает равновесие, глядит в перекошенное лицо Карела…
На них налетает сбоку чье-то тело. «Фью» звенит прямо над головами, пронзительно до боли. Короткая, на пределе сил, схватка заканчивается воплем раненого.
Карел кульком оседает на землю, зажимая рукой горло, из которого торчит боевой нож с костяной рукоятью. В серых умных глазах плещется невыносимая мука, они мутнеют, мутнеют…
Иржи отталкивает Отто, склоняется над Карелом и добивает его, избавляя от агонии. Поворачивается к измочаленным в драке охотникам за цветком и рявкает:
— Прочь пошли, кому было сказано! Кто следующий?!
Когда топот пяти пар ног стихает, Иржи выводит в залитый алым светом круг Ирму и Бранку. Отто хочет упасть бездыханным рядом с Карелом, но нельзя. Он поддерживает под локоток Бранку и помогает ей опуститься на колени рядом с телом брата.
— Он… холодный?
— Нет. Пока нет.
Красивая, покрасневшая от работы рука с черточками запекшейся крови вдоль запястья, подрагивая, касается лица Карела и закрывает ему глаза.
Вот и всё.
— Это не всё, ребята, — глухо произносит Иржи.
Они оборачиваются. Колдовской цветок льет мягкий мертвенно-лунный свет. Вокруг него сидят призраки. Младенцы. Есть новорожденные, другим по неделе, по две, по месяцу. У кого лицо синее от удавки, у кого вскрытое горло. Разные. У одного не тельце, а сплошной кровоподтек: от желтого к почти черному. И все призраки — размером со среднего взрослого. Только что пропорции детские.
— Как же это, — лепечет Ирма и дрожащей рукой указывает на малыша с веревкой на шее. С голубоватого личика пусто глядят фиалковые глаза. Пониже удавки качается на шнурке бисерная капелька. — Сестрицы моей кулон…
Иржи рассказывал, что старшая сестра его любушки с год жила в барском доме.
— Ирма, солнышко мое, идем. Ему уже ничем не поможешь, а сестру твою мы придумаем, как вызволить.
— Идем, идем, — повторяет собранная, вдруг очнувшаяся от собственного горя Бранка.
Они с Иржи вдвоем обхватывают белую, ровно мел, Ирму, а Отто встает между ней и призраками, пытаясь отгородить, укрыть.
Голубоватое личико огромного ребенка плаксиво морщится. Он растягивает губы и лязгает игольчатыми длинными зубами. Фиалковые глаза глядят мимо и в самую душу.
Цветок папоротника становится матово-желтым, младенцы ритмично открывают и захлопывают зубастые рты, а Бранку, Иржи и Отто неведомой силой придавливает к деревьям. Ни крикнуть, ни пошевелиться.
Беляночка в нежном сине-лиловом венке стоит одна-одинешенька напротив призрака своего племянника. Будто во сне, медленно протягивает к нему руки, и он подходит. Ближе, ближе. На спине Ирмы смыкаются пухлые, неестественно большие ладони, а сморщенное личико прячется в растрепанных девичьих косах. Плечи младенца вздрагивают, игольчатые зубы стучат мелко-мелко.