История двух царей и двух лабиринтов
Рассказывают люди, заслуживающие доверия (хотя всеведущ один лишь Аллах), что был в незапамятные дни на островах в Вавилонском царстве царь, который собрал зодчих и ведунов и повелел им выстроить лабиринт столь запутанный и хитроумный, что самые благоразумные из мужей не отваживались туда войти, а кто входил, все гибли. Творение сие было возмутительным, ибо смущать умы и творить чудеса — дело Божие, а не человеческое. Со временем явился к нему один из арабских царей, и царь Вавилона, дабы посмеяться над простотою своего гостя, завел его в лабиринт, где тот блуждал, оскорбленный и потерянный, до самого заката. Тогда он взмолился к Богу о помощи и наткнулся на дверь. Уста его не проронили ни единой жалобы, однако же он сказал царю Вавилонскому, что у него в Аравии лабиринт еще лучше и что, если Господь позволит, он покажет царю это место. Затем вернулся в Аравию, собрал князей и военачальников и вторгся в земли Вавилонские, да так стремительно, что завладел городами, разбил войско и пленил самого короля. Привязал его к спине быстроходного верблюда и сказал: «О, повелитель времен, владыка всего сущего, прославленный в веках! В Вавилоне ты хотел, чтобы я потерялся в бронзовом лабиринте со многими лестницами, дверями и стенами; сегодня Всемогущий счел за благо, чтобы я показал тебе мой лабиринт, где не нужно ни подниматься по лестницам, ни открывать двери, ни обегать нескончаемые галереи, ни натыкаться на стены». Затем развязал его и оставил посреди пустыни, где тот и умер от голода и жажды. Да славится имя Того, кто вовек не умрет.
Признание
Весной 1232 года близ Авиньона рыцарь Гонтран д'Орвиль убил ударом в спину ненавистного графа Жоффруа, господина этих мест. И немедля признался, что отомстил за обиду: дескать, его жена изменяла ему с графом. Его приговорили к отсечению головы и за десять минут до казни позволили повидаться с женой в темнице.
— Зачем ты солгал? — спросила Жизель д'Орвиль. — Зачем покрыл меня позором?
— Затем, что я слаб, — ответствовал рыцарь. — Так мне всего лишь отрубят голову. Если бы я признался, что убил его как тирана, меня бы сначала подвергли пытке.
Другая версия «Фауста»
В эти годы братья Подеста колесили по провинции Буэнос-Айрес, представляя пьесы из жизни гаучо. Почти во всех селениях в первый вечер ставили «Хуана Морейру», но, приехав в Сан-Николас, решили, что будет уместно объявить «Черного Муравья». Надобно вспомнить, что одноименный персонаж был в годы своей юности самым знаменитым разбойником в той округе. Накануне спектакля какой-то тип, низенький, в летах, одетый опрятно, хоть и небогато, появился в шатре. «Говорят, — заявил он, — что один из вас выйдет в воскресенье перед честным народом и станет утверждать, будто он — Черный Муравей. Предупреждаю: никого вы не обманете, потому что Черный Муравей — это я и всякий меня здесь знает». Братья Подеста обошлись с ним учтиво, как они это умеют, и постарались ему втолковать, что означенная пьеса играется именно в честь его легендарной персоны. Все было бесполезно, хотя в гостиницу и послали за можжевеловкой. Мужик твердо стоял на своем, заявляя, что никто никогда не осмеливался оскорбить его и, если кто-нибудь станет выдавать себя за Черного Муравья, он, старик и все такое, спуску наглецу не даст. Пришлось смириться с неизбежным! В воскресенье в назначенный час Подеста представляли «Хуана Морейру»...
Найти сокровище
И снова брат чуть не в исступлении колотит по гулкой стене. Очередной удар раздался у меня в ушах, словно подземный гром. Внезапно трещины испещрили стену — в мгновение ока, будто бы молот ударил по краеугольному камню, рассыпались неровные плиты, и ниша, темная, пропитанная пылью, предстала перед нами. Вначале мы различили лишь нечто вроде тени в темноте, область более густой черноты в сплошном сумраке. Жадно, нетерпеливо брат расширил полость и поднес фонарь. И тогда мы увидели, как он стоит, застыв на месте, в пышном убранстве. На мгновение мелькнули перед нами великолепные кружева, блеск драгоценностей, высохший букетик пальцев вокруг золотого распятия, землистый череп, увенчанный высокою митрой. Все это вырастало вместе со светом фонаря, который брат подносил все ближе, а потом с головокружительной быстротою, безмолвно, непоправимо фигура епископа рассыпалась в прах. Кости обратились в пыль, в пыль обратились митра и парадное облачение. Тяжелые, зловещие, вечные драгоценности достались нам.
65
«