О точности в науке
...В этой Империи Искусство Картографии достигло такого Совершенства, что Карта одной Провинции занимала целый Город, а Карта Империи — целую Провинцию. Со временем эти Несоразмерные Карты перестали удовлетворять, и Коллегия Картографов начертила Карту Империи, имевшую размер Империи и точнейшим образом совпадавшую с ней. Менее Приверженные к Изучению Картографии Последующие Поколения сочли, что столь пространная Карта Бесполезна, и не без Непочтительности оставили ее на Милость Солнца и Зимней Стужи. В Пустынях Запада остались еще разрозненные Руины Карты, в коих селятся Дикие Звери и Нищие Бродяги; во всей Стране не осталось другого памятника Географическим Наукам.
Прилежный
С шести лет ощутил я желание зарисовывать контуры предметов. К пятидесяти годам я выставил собрание рисунков, но ни один из тех, что я выполнил до семидесяти лет, не удовлетворяет меня. Лишь в семьдесят три года смог я познать, хоть и приблизительно, истинную форму и природу птиц, рыб и растений. Следовательно, к восьмидесяти годам я сделаю большие успехи; в девяносто проникну в сущность вещей; в сто непременно поднимусь к новым, неописуемым высотам, а если доживу до ста десяти, каждая точка, каждый штрих на моих рисунках оживут. Пусть те, кто проживет столько, убедятся, выполню ли я свои обещания. Написал в возрасте семидесяти пяти лет я, ранее Хокусаи,[85] теперь носящий имя Хуакиво-Ройи, старец, сведенный с ума рисованием[86].
Превратности утешения
Это, должно быть, случилось за тысячу семьсот лет до классической эпохи в царстве Ся, простиравшемся до излучины Желтой реки.[87] Народ тогда гордился своей религией: люди избавились от веры в морских змеев, львов, колдунов, сглаз, считая все это грубыми предрассудками, но при этом не впали в чреватый безверием материализм. Был у них один-единственный догмат веры, но в нем никто не сомневался. Никто не сомневался, что кроме своей головы каждый обладает еще головой предполагаемой и что кроме своего туловища каждый человек обладает еще туловищем предполагаемым; то же относится последовательно к рукам, ногам и иным членам, как бы ни были они малы. Никто в этом не сомневался, пока не явился еретик, который в португальских хрониках записан как Книгочей с одним лицом, а в сводах иезуитов — как Книгочей без лица. Проповедуя, человек этот встречал всяческие трудности и препятствия. Когда он пытался внушить, что ни один калека, используя предполагаемую ногу, не мог все же обходиться без костылей, ему отвечали, что подобные увечья, к сожалению, встречаются часто, но это не аргумент против истинной веры, да и в конце-то концов, — чуточку сбавляя пафос, приводили ему последний довод, — зачем отказываться от столь мало обременительного верования, которое в грустную минуту, каковых выпадает немало, может нас поддержать и утешить?
Правда о Санчо Пансе[88]
Занимая его в вечерние и ночные часы романами о рыцарях и разбойниках, Санчо Панса, хоть он никогда этим не хвастался, умудрился с годами настолько отвлечь от себя своего беса, которого он позднее назвал Дон Кихотом, что тот стал совершать один за другим безумнейшие поступки, каковые, однако, благодаря отсутствию облюбованного объекта — а им-то как раз и должен был стать Санчо Панса, — никому не причиняли вреда. Человек свободный, Санчо Панса, по-видимому, из какого-то чувства ответственности хладнокровно сопровождал Дон Кихота в его странствиях, до конца его дней находя в этом увлекательное и полезное занятие.