Потом на какой-то миг у него возникло неприятное ощущение. Он ненавидел толпу: ее суетливую, бессмысленную и покорную глупость, соприкосновение чужой живой плоти с его собственной. Но сейчас он был уже почти свободен и, все еще немного раздосадованный, недовольный, с затухающим раздражением и отвращением смотрел на деловитую толчею у входа. С затухающим отвращением, пока отвращение не ушло, оставив на его лице выражение спокойствия и понимания, с легким, но стойким оттенком насмешливого недоумения, правда еще не окрашенного неожиданной догадкой, еще не озадаченного, еще не настороженного. Все это должно было прийти позже, и его голос был сейчас только беззаботен, насмешлив, сдержан.
— Да их здесь целая толпа.
— Верно, — сказал кто-то.
Судья посмотрел на говорившего и увидел молодого человека, одетого в обычный костюм, от которого неуловимо веяло свадьбой. Молодой человек напряженно и терпеливо наблюдал за входом.
— Вы кого-нибудь ждете? — спросил судья.
Теперь тот смотрел на него.
— Да. Вы не видели… Но ведь вы не знаете ее.
— Не знаю кого?
— Мою жену. То-есть она еще не моя жена. Но свадьба должна была состояться в полдень.
— Что-нибудь случилось?
— У меня не было другого выхода.
Молодой человек смотрел на него напряженно, тревожно.
— Я опаздывал. Поэтому я ехал слишком быстро. Ребенок выскочил на дорогу. Я ехал слишком быстро и не успел бы затормозить. Поэтому свернул.
— А ребенок уцелел?
— Да, — молодой человек смотрел на него. — Вы не знаете ее?
— И вы ждете здесь, чтобы…
Судья пристально посмотрел на него. Глаза судьи сузились, взгляд стал сверлящим, жестким. Он сказал неожиданно резко:
— Чепуха.
— Что? Что вы сказали? — спросил другой встревоженно, робко, почти умоляюще.
Судья взглянул в сторону. Хмурая сосредоточенность, неожиданный гнев прошли. Казалось, он стер их со своего лица быстрым и уверенным движением. Он напоминал человека, который, не будучи воином, на всякий случай научился владеть холодным оружием и вот неожиданно для самого себя встретился с этим случаем один на один, с клинком в руке. Он смотрел на вход. Лицо его отражало напряженную работу мысли. Казалось, он изучал входящих с глубокой и яростной сосредоточенностью и спокойствием; он спокойно огляделся вокруг, потом снова посмотрел на молодого человека, тот по-прежнему наблюдал за ним.
— Я думаю, вы тоже ищете свою жену, — сказал он. — Надеюсь, вы найдете ее. Надеюсь, вы обязательно ее найдете. — Он говорил с тихим отчаянием. — Наверное, ей столько же лет, сколько и вам. Это, должно быть, невыносимо — искать и ждать того, с кем вместе состарились в супружестве, потому что это так ужасно — ждать и высматривать свою невесту. Конечно, мне-то кажется, что мое положение самое невыносимое. Видите ли, если бы это случилось хоть на следующий день, — еще куда ни шло. Но ведь тогда я, пожалуй, и не свернул бы из-за того ребенка. Наверное, мне просто кажется, что мое положение так ужасно. Оно не может быть столь плохим, как мне представляется. Этого просто не может быть. Надеюсь, вы найдете ее.
Губы судьи дрогнули.
— Я хотел бы укрыться здесь кое от кого, а не искать.
Он смотрел на собеседника. Его лицо все еще было искажено гримасой — подобием улыбки. Но глаза не улыбались.
— Если бы я и искал кого-нибудь, то, скорее, своего сына.
— А, сына. Понимаю.
— Да. Ему было бы, примерно, столько же лет, сколько вам. Ему было десять, когда он умер.
— Поищите его здесь.
Теперь судья открыто рассмеялся, не смеялись только его глаза. Молодой человек смотрел на него с серьезной озабоченностью, к которой примешивалось спокойное, живое любопытство.
— Значит, вы не верите?
Судья громко рассмеялся. Все еще смеясь, он достал матерчатый мешочек с табаком и свернул тонкую сигарету. Когда он поднял глаза, молодой человек снова наблюдал за входом. Судья перестал смеяться.
— У вас есть спички? — спросил он.
Молодой человек взглянул на него. Судья показал на сигарету.
— Спички.
Тот пошарил в карманах.
— Нет.
Он посмотрел на судью.
— Поищите его здесь.
— Спасибо, — ответил судья. — Возможно, позже я воспользуюсь вашим советом.
Он хотел было идти дальше, но остановился и снова оглянулся. Молодой человек по-прежнему следил за входом. Судья с любопытством наблюдал за ним, верхняя губа его дрогнула. Он повернулся и вдруг остолбенел. Его лицо с усталым, чувственным ртом и тонкими ноздрями в своей полной неподвижности напоминало маску; глаза, казалось, превратились в один сплошной зрачок. Он словно утратил способность двигаться. Мазершед обернулся и увидел его. Тусклые глаза Мазершеда сверкнули, его изуродованная челюсть, сведенная страшной беззубой гримасой, отвисла.
— Вот те раз! — воскликнул Мазершед.
— Да, — сказал судья, — это я.
Теперь, когда гипноз рассеялся, глубокая тень замешательства и настороженности легла на его лицо.
— Я думал, что вы уме… — Даже сам он почувствовал, как по-дурацки прозвучали его слова. Тогда он сделал величайшее усилие, чтобы вновь придать своему голосу легкую сдержанную насмешливость:
— Ну как?
Мазершед посмотрел на него — коренастый мужчина в засаленном, плохо сшитом костюме, с несвежим воротничком и без гластука, его тусклый, неподвижный взгляд был полон ярости.
— Так вас они тоже упрятали сюда?
— Смотря кого вы называете «они» и что значит ваше «сюда»?
Мазершед свирепо взмахнул рукой.
— Кто же еще, черт побери! Проповедники Иисуса. Крикуны.
— Вот что, — сказал судья. — Ну, если я в самом деле там, где, как я теперь вижу, я нахожусь, то не знаю, здесь я или нет. Но вас-то, во всяком случае, здесь нет, правда?
Мазершед грубо выругался.
— Да, — сказал судья, — могли ли мы подумать, толкуя вечерами в моем кабинете о Вольтере и Ингерсолле (американский философ), что встретимся при подобных обстоятельствах. Вы, атеист, которого выводил из себя один лишь вид церковного шпиля в небе, и я, который никогда не был способен расстаться с благоразумием настолько, чтобы принять даже вашу приятную и облегчающую жизнь теорию нигилизма.
— Облегчающую жизнь! — воскликнул Мазершед. — Честное слово, я…
Он выругался в бессильной злобе. Можно было бы сказать, что он улыбнулся, если бы не его глаза. Он подправил свою сигарету.
— У вас есть спички?
— Чего? — воскликнул Мазершед.
Он прямо вперился в судью. Пошарил в карманах. От резкого движения его руки на мгновение под мышкой блеснуло дуло тяжелого пистолета.
— Нет, — сказал он. — У меня нет.
— Так, — сказал судья. Он сжимал в пальцах сигарету, его пристальный взгляд был беззаботен, насмешлив. — Но вы мне до сих пор не сказали, что вы здесь делаете. Я слышал, что вы…
Мазершед снова выругался, быстро, зло.
— Нет. Я просто покончил с собой.
Он сверлил судью глазами.
— Черт возьми, помню, как поднял пистолет, помню маленькое xолодное кольцо около уха, помню, как спустил курок.
Он не сводил глаз с судьи.
— Я думал, это единственная возможность избавиться от проповедников, ибо, по церковным канонам…
Он сверлил судью своими тусклыми апоплексическими глазами, в которых так и кипела ярость.
— Ладно, я знаю, зачем вы здесь. Вы пришли сюда искать того мальчика.
Судья посмотрел вниз, его верхняя губа дрогнула, резче обозначились мешки под глазами. Он спокойно сказал: