В результате к названным выше чувствам прибавляется еще и страх поощрения (на Святки самое время поговорить о страхах) — поощрения молодости за молодость, просто за появление, за неизвестность имени, несмотря на то что журнал декларирует другую позицию. Но декларации обычно не помогают. И сейчас чувствую действие той самой соблазнительной опасности: остаться вечно начинающей, вечно подающей надежды. Не изобрету ни велосипеда, ни хотя бы колеса, если скажу: часто легче не знать, что о тебе думают (во всяком случае, людям определенного склада). Легче не признавать себя критиком, хотя бы и начинающим. Легче признавать себя младшим, начинающим, чем профессионалом. “Я не волшебник, я еще только учусь”… Правда, в его случае это не мешало действовать, хотя и служило ненужным оправданием, но ему можно, он — персонаж, он вечный мальчик-паж, ученик, и в пределах своей сказки ему не вырасти. Не положено. Да и не нужно.
Если уж о страхах. Сейчас кажется, что это дебют, который сложно развивать. Брюзжать мне рано, да и речь не о пресловутых семи смертях — хоть критики, хоть самой литературы, писателя или читателя. О том, что толстые журналы и “их” критика носит характер общения в клубах по интересам, и интереса даже может быть много, но по большей части “не дальше порога”.
Не удержавшись, приведу цитату из немзеровского свежего годового обзора (28.12.2006): “…при отсутствии выраженных журнальных стратегий, при “клубном” характере журналов, печатающих одних и тех же авторов, при давно сложившемся политесном плюрализме критика теряет всякую привлекательность даже для читателя-энтузиаста. Грубо говоря, перестает быть “литературным фактом””. Чем становится? Как бы не самоцелью. Известно же: есть журнал, должна быть и критика, в результате книжки разбираются на картинки вместо того чтобы провоцировать переживания, идеи и полемические статьи.
А кто такой в этом случае критик? Это имя существительное или прилагательное? Если тот, который в газете, он прилагательное, потому как к своему месту приложен, а тот, который время от времени в журналах публикуется, — покамест существительное. Существует, стало быть. А существительное — собственное или нарицательное? Вот если свое суждение по разным вопросам имеет — собственное, если ж от него одни нарекания, тогда нарицательное. Чаще одушевленное, да не всегда. Роду бывает и мужского, и женского, а уж склоняют они друг друга на все лады. Да, среди тех, которые прилагательные, тоже разные есть: качественные, относительные да притяжательные, последние — это которые от своего издания ни на шаг.
Что ж, силен Митрофанушка в грамматике. Но здесь и сейчас, к счастью, больше поддерживает присутствие живых, работающих критиков. Значит, вместо намеков на то, что младшим все-таки нужно “особое приглашение”, остается заняться делом.
Спасибо.
Мариэтта Чудакова
Российский человек вступает в возраст зрелости не тогда, когда залихватски начинает повторять тютчевские строки про ум и общий аршин, а когда и впрямь с некоторым ужасом вдруг понимает, что его страна действительно не вполне доступна разуму и в большом, и в малом. Нет, многое в ней вполне поддается трезвому анализу — и просто должно, обязано быть ему подвергнуто: без этого само движение в историческом море становится хаотическим. Но одновременно надо признать, что там и сям нам непременно будут встречаться фрагменты, трезвому пониманию не подчиняющиеся.
Недавно на лестничной площадке люди, присланные из Мосэнерго, меняли мой счетчик.
Я опускаю то обстоятельство, что электриков обещали прислать полтора года назад, причем не позже, чем в течение месяца. И то, что я так и не знаю, почему больше двух лет платила, как если бы у меня дома работала фабрика (сказали в том же Мосэнерго). Но это я непостижимым не считаю, потому что знаю — есть кто-то, для кого тут нет никакой тайны. Я — о другом.
Двое электриков — один высокий, с лицом седовласого актера, другой — молодой простец, действовали так: старший стоял, упершись лбом в стену, а руками крепко обхватив ноги младшего, который сидел у него на плечах и ловко шуровал в сплетении проводов. Это вполне умопостижимо, при необходимости так работать возможно. Но когда я предложила вынести им удобную стремянку, оба решительно отказались. Я не поверила ушам, стала их уговаривать. Непреклонны были оба, и тот, кто наверху (его еще можно было понять), и тот, кто внизу — что, согласитесь, уже вовсе было непонятно. Так они и работали — около часу.