— Кира, а кто тебе нравится?
— Одна девочка из нашего двора. Она младше меня на год.
— Как ее зовут?
— Света.
— А ты серьезно в нее влюблен?
— Да. А кто тебе нравится, Лена?
— Угадай.
— Мальчишка?
— Нет.
— Взрослый?
— Да.
— Из театра?
— Да.
— Артист?
— Да.
Кира называет несколько фамилий.
— Может быть, Юрский?
— Нет.
— А кто же?
— Угадай.
Он опять называет несколько фамилий.
— Юрский?
— Да.
— А чего же ты говорила?
— Так.
— Лена, знаешь, Вовка в тебя влюблен.
— Новость! А ты с Толькой поссорился?
— Да! Он собака. Знаешь, какие гадости делает?
— Какие?
— Да вообще подлец. Например, заставляет целоваться в губы.
— Зачем?
— А я откуда знаю.
— А другие мальчишки тоже так делают?
— Самые сволочи.
— А зачем?
— Знаешь, какие мальчишки бывают. У нас в классе один есть. Ко всем девчонкам лезет целоваться.
— А зачем ему это надо?
— А зачем дядькам это надо?
— В таком возрасте?
— А что ты думала? В четвертом классе еще не так хочется, а в пятом уже сильнее.
Мы несколько минут молчим. Кира отчаянно проигрывает. «Моряки, что вы делаете? На кого оружую поднимаете? На свой родной комитет», — говорит он басом.
— Кира, а кем ты хочешь быть?
— Артистом.
— А ты пробовал когда-нибудь писать?
— Да.
— Расскажи.
Кирка садится в кресло. Краснея и волнуясь, рассказывает историю о каком-то ауле, двух коммунистах, бандите и девушке. Я объясняю ему недостатки. Он говорит: «А мальчишкам нравилось». — «Еще бы. У тебя и война есть, и выстрелы, и любовь». — «Конечно».
— А ты кем будешь?
— Не знаю.
— А ты писала?
— Да.
— О чем?
— О любви, о дружбе, о театре и мальчишках, но когда была во втором классе, писала и про войну. Даже пьеса есть — незаконченная.
Мы поиграли еще немножко и пошли в театр. Мы единственные дети в театре, но контролерша к нам привыкла, и мы видели уже все спектакли по нескольку раз. Часов в одиннадцать Кирка идет домой, а я к Корогодским. К Зиновию Яковлевичу приехала жена — тетя Люся. Сначала я держалась с ней официально, но теперь мы дружим. Сегодня мы с ней читаем французский журнал, она здорово знает этот язык. «Тетя Люся, знаете, у меня болит башка, и вообще я сегодня психо-ненормальная, поэтому я пойду домой».
Дома я читаю Моэма «Бремя страстей человеческих». Эта книга произвела на меня какое-то странное впечатление — очень острое и болезненное. Раньше она не произвела бы на меня такое впечатление, но теперь все мои чувства лежат на поверхности.
Сидим в ресторане. Подходит Зина. Она подбрасывает пару сплетен, а потом говорит:
— Лена, хочешь пойдем с тобой во Владимирский собор? Знаете, я влюбилась в дьяка. Красивый, а голос какой, густой, сильный бас.
— А — это такой массивный? Вы его за массивность полюбили?
— Да, — смеется Зина.
После обеда мы идем в собор.
Около входа много нищих. Зина всем раздает строго по копейке. В соборе тихо, служба еще не началась. Мы покупаем по свечке и ставим Николаю Угоднику, чтоб войны не было. «Чтоб войны не было», — шепчу я, зажигая свечку. Какой-то старичок с длинной белой бородой целует руку Христа, слезы текут по его лицу, он что-то страстно тихо шепчет. Какое-то странное чувство — чувство сухости, внутреннего огня, пустоты, волнения внутри. И в то же время религиозная страстность. Настоящие верующие верят не в наивные сказки и не в бога, а в саму веру, в то, что есть на свете во что верить. Кругом старики, старухи, они плачут, молятся. Какое-то странное желание — очиститься, рассказать. Начинается служба, выходит «Зинин» дьяк. Глаза его бегают по толпе, он размахивает кадилом. Сладким, прозрачным дымом пропитано все — иконы, стены, люди. Ко мне подходит сморщенная старушка в белом платке: «Девушка, грешно руки за спиной держать». — «Почему, бабушка?» — «А вот в школу вы придете, в институт, не будете этого делать». Я хихикаю, прилив веры уже прошел, но покорно засовываю руки в карманы.
На улице шумит дождь. Неизвестно откуда взявшаяся гроза испортила нам настроение. Зина простужена и не может идти под дождем. Постепенно небо светлеет, лужи перестают извергаться, голуби вылетают из-под карнизов. Мы бежим домой. Вокруг все свежо и чисто. Зина бежит в гостиницу, а я в театр. Во втором акте играет Зина. Когда она выходит, мне становится смешно, я чувствую превосходство над несчастными зрителями, не знакомыми с Зиной. Зина мне очень нравится. Меня к ней тянет.