Утро. Мы идем к морю. На самом берегу стоит ларек с квасом. Мы выпиваем по кружке. Квас из изюма. Я оборачиваюсь и смотрю на море. Ничего не происходит, море постепенно вливается в мои глаза необходимым предметом обихода и становится привычным как земля. Мы садимся на пароходик и качаемся по направлению к Золотому пляжу. На Золотом пляже крупный золотой песок, зеленое грязное море и тысячи чистых отдыхающих. Я заплываю далеко. Мне скучно. Я впервые в городе, где так мало знакомых. Все время тупо ныряю на выглаженное в складку песочное дно. На берегу сидит скучающая мама. «Как здесь хорошо. Не уезжала бы отсюда». — «Скучно. Ты не уезжай, а я уеду». Мы идем обратно. Вдруг кто-то окликает маму. Она оборачивается. Знакомые. Симпатичный маленького роста критик, его жена и девочка, моя ровесница — ее зовут Галя. Мы с Галей чинно сидим рядом и поедаем фрукты. Потом идем купаться. Она не умеет плавать. Держится робко и страшно рада заведению подруги. Вместе со знакомыми мы наконец садимся в пароходик. Качаемся по направлению к берегу. Синие гладкие полосы моря под неподвижными, мертвыми кораблями. Пароходик подходит к борту корабля. Огромный старик в рыбацких сапогах прыгает в катер. Он молчаливый, грузный, просоленный. Он расталкивает пассажиров.
— Лена, отчего ты такая молчаливая?
— Голова болит, и скучно здесь.
— Да. Давай дружить.
— Давай.
— Лена, знаешь, я в Киеве живу.
— А мама с папой?
— В Ленинграде. Я с бабушкой. Ты никому не говори — это не настоящий папа. Настоящий развелся.
— А ты какого любишь?
— Который развелся. Он был сильный боксер и поэт. А ты сейчас из Киева?
— Да.
— Ты с театром была?
— Да.
— У тебя есть знакомые актеры?
— Есть.
— А у меня нет. Но у меня много любовных актеров, ну в которых я влюблена. Мы причаливаем. Идем в чебуречную. Чебуречная маленькая, грязная. Мы проходим по залу и неожиданно оказываемся в темном дворике. Там деревья загораживают зеленые столы, все жрут чебуреки, слоеные жареные пирожки с мясом и луком. Мы тоже съедаем по пять штук и прощаемся с Сахновскими до завтра.
Мы дома. Ложимся спать. Мне бешено грустно. Я читаю «Лже-Нерона». Когда мама засыпает, я заворачиваюсь в простыню и босиком выхожу на балкон. Я тихо напеваю «Виновата ли я» — песню, которую пел Сережа. Он далеко. Тоже у моря. Он видит такую же зеленую луну. Луночка-луна, будь человеком, передай ему привет пламенный. Напротив танцы. Парочки целуются под деревьями. Я постояла немного и пошла спать.
На следующий день к нам приходят Сахновские. Они восхищаются комнатой, балконом, видом с балкона, чистотой пола в уборной, в комнате, на лестнице и хозяйкой. Хозяйка у нас худая, с вытянутым удивленным лицом, нос, длинная закорючка, лезет вверх к маленьким глазам. Носит она белую кофточку с черной юбкой по праздникам и платье с талией ниже колен в будни. Разговаривать она может сутки. Мы с Сахновскими хотим съездить в Коктебель. Мы идем к такси. Несемся по городу, мимо столбов с надписью «Феодосия», по дороге в голубой степи чуть не наехав на добрых скучных баранов. Проносимся мимо столбов «Коктебель» и останавливаемся у дома отдыха. Идем к морю. Долго ищем Люсю и Кирку. Наконец находим. Нам с Галей родители вместе с куском сердца оторвали по одинаковой шляпе, с огромными полями и цветочками по бокам. Мы складываем их на топчан, переодеваемся и лезем в воду. С Галькой плавать скучно, с Киркой разрыв дипломатических отношений. Я мрачно плыву к буйку, устала, я ни разу не доплывала туда. Вянут руки, жжет в голове. Ленка, плыви, если доплывешь, будет хорошо, ты встанешь на буек и гордо помашешь рукой Кирке, ты устала, отдохни, милая, но больше так не делай. Плыви, тогда увидишь Сережу раньше, чем через три месяца. Ты не волнуйся, Ленка. Я доплыву. Мне бы только его увидеть на улице и все. До буйка оставалось метров десять, когда я оглянулась. Люся и мама звали меня назад, лица у них были испуганные. Пошел дождь. Мне стало страшно, все выскакивали из воды и смотрели в сторону гор. Над крайней, выступающей в море скалой ввинчивался в небо столб дыма. Стало страшно. Ленка помчалась к берегу, не думая о свинце в руках. Ее черные пятки безвыходно колотили воду. «Что это?» — спросила Ленка. «Смерч, — сказала Люся. — Бегите в дом». Мы спрятались в глиняный розовый домик, набитый людскими телами. Было холодно, но постепенно дыхание согрело комнату. Кругом барабанил дождь. Галька обняла меня — теплее. Маленький мальчик спросил Гальку: «Почему все говорят смерть»? — «Не смерть — смерч», — сказала Галька. Мы засмеялись. Мне надоело стоять в домике, мы выбежали под мокрый крупный дождь и, кое-как одеваясь, побежали домой. Мама и Люся делали неосторожные попытки помирить меня с Киркой, но когда нас оставляли вдвоем, мы уныло расходились в разные стороны. В пять мы уехали. Дома Ленке стало горячее. Температура 39,8. Прежде чем лечь спать, она мелькнула на балкон, постояла, спела «Виновата ли я» и убедительно попросила Луну передать привет Сереже. Проделав этот ритуал, она прыгнула в кровать. Необычайное, пьяное веселье залило ее. Мама подсела к ней на кровать: