Я сплю, а смерть моя во мне
Настраивает свой оркестр —
Прыжки ее легки,
Вся распрямляется, как древо
Или как поле для посева,
И костию моей берцовой
Взмахнув играет в городки
И разбивает позвонки.
Но к утру с окраин мирозданья
Кости, нервы, жилы, сочлененья
Все слетаются опять ко мне. Сознанье
Просыпаясь удивится, что не тень я,
Собирая свои жалкие владенья,
Что еще на целый зимний день — я.
Просыпаюсь и молюсь — вернитесь, кости,
Вас еще не всех переломали,
Кровь, теки в меня с Луны, с Венеры,
Я хочу пролить тебя на землю,
Ведь еще меня не распинали.
1981
Спасение во сне от серых судей
Мне цыганка сказала: «Иди на Закат,
А потом поверни на Восток».
Прыгал дактилем снег. Я быстро пошла,
Завернув свою жизнь в платок.
А Солнце — уже ниже колен — скользило наискосок
И пало так низко, так низко — в корыто,
Что стоит, где дымится Черной речки исток
И во льду, чернее Коцита.
Да, это — Запад. О, как этот люк
К теням родным спуститься манит.
Сумрачный запах нарциссов (всё это сон),
Цыганка назад за полу меня тянет.
Цыганка, гадалка, подросток
Крошечный лет десяти,
Грозно она показала ногтём,
Что надо к Востоку идти.
Но я оглянулась всё же назад —
Там Филонов, там кладбище, там детсад,
Блокада там спит, и регата
Мчится по глади Орка.
Там пасхальной наседкой церковь стоит,
Согревая крылом мёртвых.
Я добегу до серых в грязь пространств,
Я добегу до розовых равнин,
Без стука, повалившись на колени,
Клювастым судьям — всё открою им.
Они сидят как в театре, смотрят в лупу.
«Ведь наше Солнце — это лупа, да?
Я — царь и птица, снова царь и бюргер,
Я запрещаю в нас смотреть сюда».
Так я ругалась с мерзким трибуналом,
Они же клювы остро раскрывали
И хохотали, шелестя, и кожей мягкою трясли, кидались калом,
И перепончатыми лапами стучали.
Они без глаз, но жизнь мою читали,
И так смешна она для них была,
Зеленой слизью всю её марали.
«Я вам не «Крокодил» и не Рабле.
Я вам….» Но тут они совсем зашлися в смехе.
Тогда цыганочка шепнула мне,
Что если не уйду сейчас — навеки
Останусь с ними в серой стороне.
«Отдай им жизни часть, — она сказала, —
Отдай им жизнь, как скорпионы — хвост,
Отдай, что нагрешила и соврала.
Они съедят. Скорее на зюйд-ост!»
И с хрустом отломила. И не больно.
И мы пошли по улице по Школьной,
Мимо ларьков, и яблок, и дверей,
Где Солнце, зеленое как юный кислый клевер,
Плясало, восходя, в сердцах у всех зверей.
И я свернула и уткнулась в Север.
Щеколда звякнула. Снег закипел как жженка.
Кольцо расплавилось в весенний лед.
Под настом самолет гудит так тонко,
А змеи в небе водят хоровод.
Цыганка мне: «Прошла твоя усталость —
Та, что творцу дарует Бог как бром
Пред смертью? Опять у Парки жизнь твоя запрялась».
И сгинула, играя серебром.
Тут я проснулась. Жизнь во мне плясала,
Что избежала путём чудесным смерти грязных зал.
«Не важно, — думала, — я дни наворовала
Или мне Бог их даровал».
15 декабря 1982 г.
IV
Вид Нью-Йорка с ночных небес
Ю. Куниной
Как золото Микен, растертое во прах,
Нью-Йорк в ночи внизу лежит на островах.
И птица крэжится и мыслит, что дракон
Под этим золотом вживую погребен,
Как слитки золота, присыпанные пылью
И стружкой золотой, и блёсткой кошенилью.
Как будто б червяки ползут со всех сторон
И давят золото, как виноград, и стон
Несется к облаку. По одному
Они вползают вглубь, плюяся блеском в тьму.