Друг отдал ему ключи от мастерской, Никодим сказал, что приехал на два-три дня, долго не задержится. “Да живи сколько хочешь”, — сказал художник, веселый и преуспевающий человек. Вечером они сидели за столиком в кафе у Пантеона, пробуя сицилианское, отдающее камнем, вино. Никодим держал стакан в правой руке. А когда ел, ножом старался не пользоваться. Руку он все время держал на отлете. Художник заметил это: “А что с рукой?” — “Да ничего, запястье ушиб на днях”. Рука на самом деле странно зудела, по ней бежали странные токи. Как будто ключи пробивались из-под кожи.
Ночью в неуютной, с каменным, всегда ледяным полом комнате, уже засыпая, он сказал себе — а ведь это было, было уже со мной. Это наваждение не новость. Он вспомнил, что когда-то в детстве в Киево-Печерских пещерах надолго застыл перед мощами Ильи Муромца. Этот знакомый по сказкам богатырь, проспавший тридцать лет и три года, теперь спал вечным сном, лежа прямо перед ним. И ближе никого не было. Холодок пробежал по сердцу, и он, маленький мальчик, встав на цыпочки, потрогал то место под стеклом, где лежали древние корни высохших рук. Так это было в первый раз. Явная предрасположенность — думал он.
Следующие два дня прошли в метаниях по Риму. Вскоре его занесло в собор святого Петра, где он сразу же наткнулся на небольшую цепочку людей, быстро двигавшихся по направлению к статуе апостола. Тот, чья очередь подходила, старался дольше сжимать блестящий, отполированный поколениями обожателей большой палец правой ноги бронзового Петра. Но Никодим не встал в эту очередь. Он сам не знал — почему. Можно было бы и прикоснуться. Но не стал. Он чувствовал, что его носит, как сорванный с древа листок, невидимый ветер, и этот ветер отнес его к дверям реликвария. В первой же комнате он почувствовал, что нужно остановиться и оглядеться, и приметил в углу витую, разноцветную и не очень высокую колонну. Похожие на нее четыре другие, воздвигнутые Бернини, стояли в центре собора над могилой апостола. Но они, видимо, были сделаны по образцу этой первоначальной, единственной, сохранившейся из столпов храма Соломона. Легенда гласила, что именно к этой колонне храма прислонился Иисус, когда молился там в последний раз. Мимо шли экскурсии, у дверей стоял страж. Сама колонна была ограждена бархатной веревкой от посягательств. Никодим стоял и стоял перед ней, пока сторожа вдруг не окликнул кто-то. Тот вышел из комнаты. Никодим перешагнул через веревку и, как будто бы и не желая этого, прикоснулся к пестрым ее мозаичным завертьям кончиками пальцев. Внезапно он увидел перед собой прохладное пространство храма, солнечный луч, падающий косо через цветные стекла на каменную плиту перед ним, пляшущие в луче пылинки, священника в лилово-желтом одеянии, который вдруг загородил этот луч… неясный шум. Далекая флейта играла за стеной. Мимо пронесли нахохлившегося голубя, провели упирающуюся овцу… И вдруг все исчезло. Никодим опять стоял в музее перед колонной. Он не мог понять, где он и почему, и сколько прошло времени, тут же и сторож вернулся на свое место. Но Никодим был уже далеко и, перейдя в другой зал, как прилежный турист, рассматривал серебряное надгробье какого-то флорентийского епископа, сделанное Андреа Вероккьо. Оно лежало на полу, как металлическое светящееся мягкое покрывало, под которым сладко было бы уснуть. На нем изображались науки и искусства — тривиум и квадриум. Богословие было представлено фигурой охотницы с луком и колчаном. А ее желаемая добыча пряталась за облаками.