Глухой: Бомба ли разорвется,
Подумаешь: "Я оглох".
(Не входи в темную комнату,
не зажигай света,
там может быть Бог.)
Слепой: Если вдруг что-то вспыхнет,
Подумаешь: "Я ослеп".
И превратишься в сияющий,
Но заколоченный склеп.
Тогда и входи в комнату,
Зажигай оранжевый свет,
Бога там больше нет.
Он теперь весь внутри.
Вы одни в темноте,
Нищете, тесноте.
ТРАКТАТ О БЕЗУМИИ БОЖЬЕМ
Бог не умер, а только сошел с ума,
Это знают и Ницше, и Сириус, и Колыма.
Это можно сказать на санскрите, на ложках играя,
Паровозным гудком, или подол задирая
(И не знают еще насельники рая).
Это вам пропищал бы младенец 6-мильярдный,
Но не посмеет, сразу отправят обратно.
Но на ком же держатся ночи, кем тянутся дни?
Кто планет и комет раздувает огни?
Неужели ангелы только одни?
Вот один, как бухгалтер, не спит, все считая
Мириады, молекулы. Только затея пустая.
И другой, подхвативши под руки птицу,
Скачет, смеется и странно резвится…
Может, и ангелы?
Подкожной безуминкой вирус и в солнце и в сердце.
Если вся тварь обезумела, Творцу никуда уж не деться.
Мира лопнула голова.
Холодно стало в раю. Морды кажут слова,
Их пропитанье — дурная трава.
И только надежда на добротолюбие тех,
Кто даже безумье священное стиснет в арахис-орех.
СТОГА-УБИВЦЫ
Душистый вечер напролом
Бредет, подняв рога.
За ним безмолвною толпой
С полей бредут стога.
Бросай меня, стогов семья,
На травку разбери —
Семь глаз, стопу и уха три
В труху столки, сотри.
О, где ты, связка слёз сухих,
Затеряна в соломе?
Шипи, шурши и шелести
О мягком костоломе.
Подняв дреколья вверх, идут
В ночи горбатой мглистой.
Где вязка снов, как рыб живых?
Где узелок мой чистый?
Весь мир запутан, как кудель,
Ворсинки, ости, нити.
Зачем вы, злые колтуны,
Весь камень-мир казните?
Зачем смертельна мягкость рук,
Бесчисленность, безмерность?
Стог, разрыхляясь, звезды жрет,
Их прадедову нежность.
В СКОБЯНОЙ ПРОВИНЦИИ
Сколько в небо взоров возносилось.
Сколькие с Луной слипались лица.
Звезды, звезды — это только гвозди,
Вбитые из вечности в глазницы,
Четырехугольные тупые,
Купленные в скобяной столице.
Сколько в мире мастерства железа!
Всё в нем звякает, скрипит, скрежещет.
Вот и сердце в кузнецы подалось,
А едва умолкнет — затрепещет.
Это ли оковы, звенья, цепи?
Посинело или снова ало?
Ничего нет мягкого на свете,
Кроме раскаленного металла.
ДИТЯ В ГЕТТО В ОКРУЖЕНИИ БУКВ
Сегодня не вернулся "алеф",
Вчера все прыгал надо мной
И звал играть на дубе старом,
На нежно-грубо-золотом.
Моя рука его носила,
Накренясь и отделясь.
Алеф, ты меня умнее,
А я глупой родилась.
"Что, Басенька, ты вся трепещешь?
Открой глаза, умой лицо!"
Со стоном буквочка "омега"
На палец пала, как кольцо.
В окне качалась низко ива,
За стенкой взвыл вдруг женский бас
В холодном ужасе: "Скорее
Ребенка прячьте под матрас".
Все скрежетало, грохотало,
Храпел безмозглый грузовик.
И буква "шин" тремя свечами
Сгорела в сердце в один миг.
ЗАЖИГАЯ СВЕЧУ
Свечи трепещут, свечи горят,
Сами молитву мою говорят.
То, что не вымолвит в сумерках мозг,
Выплачет тусклый тающий воск.
Зря ль фитилек кажет черный язык,
Он переводит на ангел-язык.
Что человек говорить не привык —
Скажет он лучше, вышепчет сам,
В луковке света мечась к небесам.
ЗЕМЛЯ ТОВАРНАЯ
Луна висела, как столпотворенье,
Как вихревой комок,
Сплелись в ней лица, хищные растенья,
Псалмы, визг скрипок и стихотворенья,
Водоворот камней и волосок.