Что касается оракула, который является, как все согласятся, наиболее древним, наиболее беспристрастным и достойным доверия, то он признал наше право на Мессению не только тогда, когда сыновья Кресфонта отдали ее нам, и он велел принять дар и помочь обиженным, но и позже, когда война затянулась, и обе стороны направили послов в Дельфы. Противники наши молили бога о спасении, мы же вопросили оракул о том, каким способом в кратчайший срок овладеть городом. Нашим противникам бог не дал ответа, так как их просьба не была справедливой, нам же указал, какие следует принести жертвы и откуда призвать помощь[272].
Можно ли представить свидетельство более авторитетное и более ясное, чем это? Во-первых, очевидно, что мы получили эту землю от ее владельцев (ничто ведь не мешает снова кратко перечислить факты); во-вторых, мы овладели ею в результате войны, а в те времена большинство городов именно так основывались; далее, изгнав тех, кто поступил нечестиво с сыновьями Геракла, причем преступники справедливо были изгнаны за пределы обитаемой земли; наконец, и длительность владения, и суждение наших врагов, и изречения бога — все вместе подтверждает, что земля эта законно принадлежит нам. Каждый из этих фактов достаточен сам по себе для опровержения доводов тех, кто осмеливается обвинять нас в том, будто мы из корыстолюбия не заключаем мира теперь или из притязаний на чужую территорию вели войну против Мессении тогда. Пожалуй, можно было бы привести еще больше доводов в пользу права нашего владения, однако, я полагаю, и сказанного достаточно.
Те, кто советует нам заключить мир, говорят, что людям разумным не следует иметь одинаковый взгляд на вещи при счастливых и при несчастных обстоятельствах, но надо принимать решения соответственно данному положению дел, приспособляться к ходу событий и не ставить себе целей свыше возможностей. При нынешних же тяжелых обстоятельствах следует стремиться скорее к полезному, чем к справедливому. Что касается всего прочего, то с этим я согласен, но никто не мог бы убедить меня считать что-либо более полезным, чем справедливость. Ведь я вижу, что и законы ради нее издаются, и благородные мужи ревнуют о ней, и благоустроенные государства больше всего о ней заботятся, также исход всех бывших войн определялся не в соответствии с силой, а в соответствии с правом. Словом, жизнь людей вообще порочностью разрушается, добродетелью же сохраняется. Так что пусть не падают духом те, кто готов сразиться за правое дело, а скорее пусть опасаются насильники и те, кто не умеет соблюдать меру при удаче. Затем следует принять во внимание и следующее: мы все в настоящее время держимся одинакового мнения о том, что справедливо, относительно же того, что именно для нас полезно, мы спорим. Если налицо два блага, причем одно из них совершенно ясное, другое же сомнительное, то разве не поступили бы вы смешно, если бы общепризнанное благо отвергли, а спорное решили бы предпочесть, в особенности, когда выбор имеет такое важное значение? Ведь следуя моим предложениям, вы не должны отказываться ни от одной пяди своих владений, и вы не покроете позором наш город, но сможете надеяться, что, борясь за правое дело, вы будете сражаться лучше, чем ваши противники; следуя же предложениям сторонников заключения мира, вы немедленно отказываетесь от Мессении[273]; допустив с самогона- чала себе во вред эту ошибку, вы, быть может, не достигнете ни полезного, ни справедливого, словом, ничего из того, чего вы ожидаете. И ведь совершенно еще не ясно, достигнем ли мы прочного мира, если и выполним предписания. Я думаю, для вас не тайна, что все люди имеют обыкновение обсуждать справедливые условия договора с теми, кто защищает свои права; к тем же, кто слишком охотно подчиняется приказам, предъявляют еще большие требования, чем было первоначально задумано. Так что тот, кто настроен воинственно, получает лучшие условия мира, чем легко идущие на соглашения. Однако, чтобы не казалось, будто я слишком долго рассуждаю на эту тему, я, отложив в сторону все подобные соображения, обращусь к прямым доказательствам своей мысли. В самом деле, если бы никогда не случалось народу после неудачи воспрянуть духом и одолеть своих врагов, то, естественно, и у нас не было бы надежды одержать на войне победу; если же, напротив, часто бывало, что более сильная сторона оказывалась побежденной более слабым противником и ведущие осаду погибали от рук осажденных, что удивительного, если и наши нынешние дела примут другой оборот?
Я не могу привести подобного примера из истории нашего города, так как на его территорию никогда еще не вторгался враг, превосходящий нас силой[274], но существует много свидетельств тому в истории других государств, в особенности же Афин. Мы найдем, что они вызвали упреки со стороны эллинов из-за своей власти над другими государствами, но обрели добрую славу у всех людей, отразив наглых захватчиков.
272
По преданию Афины во время второй Мессенской войны послали в Спарту поэта Тиртея в ответ на просьбу об оказании помощи.
273
Мессения фактически получила независимость в 369 г. до н. э. Оратор имеет в виду признание нового государства de jure.
274
До похода Эпаминонда 369 г. до н. э. ни один противник не совершал победоносного вторжения в Спарту.