Ее столь близкие теперь к д’Орману глаза выглядели как два подсвеченных изнутри озера, в которых читались покорность и непонимание, а также настолько глубокая пассивность, что она выходила за рамки нормальной. Было более чем очевидно, что молодая женщина и слыхом не слыхивала о таком явлении, как поцелуй. Ее взгляд был по-нечеловечески безучастен.
И завершилось все это в конце концов самым поразительным образом. Подсвеченные изнутри озера ее глаз расширились от нескрываемого удивления. Быстро и изящно она отодвинулась от него, без видимых усилий встала, повернулась и ушла. Она даже не обернулась. И вскоре тень поглотила ее расплывчатый силуэт.
Д’Орман, чувствуя себя крайне неловко, проследил за ней взглядом. Какая-то часть сознания подталкивала его к тому, чтобы воспринять ее бегство и, следовательно, нанесенное ей его стараниями поражение с удовлетворением, сдобренным долей иронии. Но по мере того как протекали секунда за секундой, в нем росла уверенность в том, что на самом деле побежденной стороной оказался он. Ведь это для него шел отсчет времени, а его первая попытка как-то приспособиться к жизни на корабле мрака закончилась полным провалом.
Чувство растерянности несколько ослабело, но полностью не исчезло, но д’Орман не стал ничего предпринимать, чтобы окончательно от него освободиться. Пусть этот урок постоянно напоминает о сделанном ему предупреждении. Из двух — одно: либо это предупреждение имело какой-то смысл, либо не имело его. Исходить из того, что оно не имело его вовсе, было бы чистым безумием.
Он вытянулся на полу и закрыл глаза. Космонавт чувствовал себя прескверно. Перед ним прошел уже целый жизненный цикл ииров, а он никакой гармонии в этой жизни так и не усмотрел.
Что такое? Ведь это же не его мысль!
Д’Орман вздрогнул, открыл глаза и инстинктивно попытался отодвинуться: его окружали мужчины с пылающими взглядами. Пилот даже не успел подумать, как это им удалось так быстро собраться всем вместе.
Мужчины сразу же приступили к действиям. Один из них поднял руку. В ней, возникнув из ничего, засверкал нож. Каждая частица его лезвия пламенела. Тут же все остальные незнакомцы бросились на д’Ормана и прижали его к полу, в то время как нож, такой живой на вид, опустился к его груди.
Он хотел закричать во весь голос. Его рот, лицо, гортань конвульсивно дергались, как если бы он кричал на самом деле, но с его губ не сорвалось ни звука. Лишенная воздуха, всеобъемлющая тьма Космоса насмехалась над охватившим его человеческим ужасом.
Д’Орман дернулся, пытаясь встать, но это было уже движением агонизирующего человека, поскольку нож разодрал грудь. Однако космонавт не почувствовал никакой боли, даже намека не нее. Все происходило, как во сне, когда ты видишь себя при смерти. С той лишь разницей, что его попытки вывернуться из цепких рук и вскочить на ноги были вполне реальными, как и то, что, отчаянно сопротивляясь, он одновременно тупо наблюдал за траекторией ножа.
Они вырвали у него сердце. Под обезумевшим взглядом д’Ормана один из этих демонов взял сердце в руки и стал его рассматривать.
Все происходило как в бреду: на ладони монстра ритмично и медленно билось его собственное сердце.
Д’Орман прекратил бесполезное сопротивление. Подобно птице, загипнотизированной круглым глазом змеи, он наблюдал за вивисекцией над собой.
В каком-то последнем проблеске хладнокровия он увидел, как его потрошители, осмотрев по очереди все его внутренние органы, аккуратно положили их на прежние места. Некоторые из них они изучали дольше, чем другие. В конечном счете было очевидно, что они внесли в организм определенные изменения.
Теперь его тело стало воспринимать информацию незнакомцев. Уже с первых мгновений он смутно понял, что единственным препятствием к абсолютно полному пониманию поступающей информации было то, что он переводил ее в мысли. А эти сведения по своей природе носили исключительно эмоциональный характер. Они трепетно скользили вдоль нервов, приятно возбуждая их утонченными переливами, обещая бесконечное многообразие необычных наслаждений.
Медленно, как переводчик, не знающий ни с какого, ни на какой язык он переводит, д’Орман преобразовывал в мысленные образы этот дивный поток информации. Но в ходе этого процесса преобразования она теряла всю свою многоликость и специфику. Пилот очутился в положении человека, который, раздавив козявку, удивленно рассматривает ее остатки, хотя он сам лишил это существо жизни.
И все же в его голове выстраивались в единую картинку беспощадные и суровые факты. Эти создания называли себя иирами. Платформа была не космическим кораблем, а силовым полем, которое они направляли туда, куда им заблагорассудится. Полное единение с энергией жизни — такова высшая радость бытия, которой сама Природа наделила человека. Для создания поля требовалась нодальная сила женщины, но мужчины — ее анодальный элемент — были единственным источником этой лучезарной энергии.
Мощность этого поля энергии жизни зависела от единства мыслей всех пассажиров корабля. Поскольку предстояло неминуемое сражение с другой аналогичной платформой, наиглавнейшим для ииров делом в настоящий момент было достижение максимально возможной степени единства и полнейшей чистоты и непорочности в соблюдении установленного образа жизни. Это был их единственный шанс мобилизовать все их энергетические резервы, чтобы одержать победу.
Он, д’Орман, являлся фактором дисгармонии в этом ансамбле. Он уже вывел на время из строя одну из женщин как нодальную силу. Ему следовало встроиться в это единство. При этом быстро.
Чудо-нож покинул его тело и исчез в том же небытии, из которого и возник, а люди, точно обнаженные привидения, растаяли в сумеречном свете.
Д’Орман и не пытался последовать за ними. Он обессилел. А хладнокровная агрессия, которой он подвергся, сильно травмировала его.
Каких-либо иллюзий он не питал. В течение нескольких минут его еле мерцающий и подчиненный чужой воле разум так близко приблизился к бездне безумия, что даже сейчас он все еще находился на грани умопомрачения. Еще никогда в жизни он не был настолько деморализован. Это было безошибочным сигналом.
Его потрясенный мозг стал понемногу восстанавливаться. Способность жить в Космосе явилась, без всякого сомнения, результатом радикальной эволюции, потребовавшей исключительно много времени. И все же ииры его приняли, а ведь он не прошел этой эволюционной перестройки. Весьма любопытно…
Но все это не имело значения. Он находился в аду, и было абсолютно бесполезно прослеживать сейчас логику поступков, которые завели его сюда. Нужно было восстановить свое собственное восприятие мира. И немедленно!
Он поднялся. Этот продиктованный отчаянной решимостью шаг привел к тому, что он заметил еще одну деталь, на которую раньше не обратил внимания, — наличие силы тяжести.
Он быстро подсчитал, что она составляла порядка одного “жи”. Ничего необычного в этом в материальном плане не было. Даже в его эпоху искусственная гравитация была рядовым явлением, но сам этот факт, хотя ииры, возможно, и не догадывались об этом, доказывал их земное происхождение. Действительно, зачем нужна сила тяжести существам, обитающим в самых неведомых участках Космоса? Впрочем, если уж идти до конца, зачем им вообще этот корабль?
Д’Орман позволил себе безрадостно улыбнуться: даже спустя три миллиона лет люди оставались алогичными существами! Это мимолетное проявление юмора придало ему силы и уверенности в себе. И он поспешил выкинуть из головы этот парадокс.
Он направился к своему звездолету. Не потому, что тот конкретизировал в его глазах какую-то малейшую надежду на бегство. Просто отныне д’Орман был обязан не пренебрегать ничем, изучать все возможности, а корабль все же являлся одной из тех, которую нельзя было не принимать в расчет.
Но пилота ждало горькое разочарование: сколько он ни тянул, ни стучал, ни толкал механизм, который открывал входной шлюз, тот упорно отказывался повиноваться. Отчаявшись, д’Орман заглянул через иллюминатор вовнутрь, и тут он заметил нечто такое, от чего у него зашевелились на голове волосы. При первой своей исступленной попытке открыть эту же дверь он не взглянул на приборы. Сейчас же он увидел, что они слабо светились. Значит, все они были под током.