Поев, мы не спеша направились к скалам, видневшимся в отдалении. Мы уселись на склоне песчаникового холма, и я в шутку сказал, что, как по мне, я приговорил бы всех пятерых перепелов и что, приготовленные мной, они по вкусовым качествам заметно превзошли бы жаркое, которое приготовил он.
— В этом я не сомневаюсь, — с готовностью согласился дон Хуан. — Но если бы ты все это проделал, то, возможно, нам не удалось бы уйти отсюда целыми и невредимыми.
— Что ты хочешь сказать? — спросил я. — Что могло бы нам помешать?
— Кусты, перепела, все вокруг восстало бы против нас.
— Никогда не могу понять, всерьез ты говоришь или нет, — сказал я.
Он изобразил нетерпение и причмокнул губами:
— У тебя какое-то странное представление о том, что значит говорить всерьез. Я много смеюсь, потому что мне нравится смеяться, но все, что я говорю, — это совершенно серьезно, даже если ты не понимаешь, о чем идет речь. Почему мир должен быть таким, каким ты его считаешь? Кто дал тебе право так думать?
— Но ведь нет доказательств того, что он — не такой, — возразил я.
Темнело. Мне было интересно, собирается ли он поворачивать к дому, но он, похоже, не торопился, а я был настроен довольно благодушно.
Дул холодный ветер. Вдруг дон Хуан встал и сказал, что нам нужно подняться на вершину холма и встать там на свободной от кустов площадке.
— Не бойся, — подбодрил он меня. — Я — твой друг и прослежу за тем, чтобы с тобой ничего плохого не случилось.
— Что ты имеешь в виду? — встревожился я.
Дон Хуан обладал коварной способностью из состояния полнейшей удовлетворенности и даже радости мгновенно загонять меня в состояние дикого страха.
— В это время суток мир очень странен, — сказал он. — Вот что я имею в виду. Но что бы ты ни увидел, не пугайся.
— А что я могу увидеть?
— Пока не знаю, — ответил он, внимательно всматриваясь во что-то, находящееся к югу от нас.
Дон Хуан как будто не был ничем обеспокоен. Я посмотрел в том же направлении, что и он.
Вдруг он оживился и левой рукой указал на темное пятно среди кустарника внизу.
— Вот оно, — сказал он, словно ждал появления чего-то и это что-то неожиданно появилось.
— Что это? — спросил я.
— Вот оно, — повторил он. — Смотри! Смотри!
Но я не видел ничего, кроме кустов.
— А теперь оно здесь, — настойчиво сказал он. — Оно здесь.
В это мгновение меня ударил порыв ветра, в глазах появилась резь. Я смотрел на то место, куда показывал дон Хуан. Там не было абсолютно ничего необычного.
— Я ничего не вижу, — сказал я.
— Ты только что это почувствовал. Только что. Оно попало тебе в глаза и мешало смотреть.
— Что — «оно»? О чем ты говоришь?
— Я специально привел тебя на вершину холма, — ответил он. — Здесь мы заметны и нечто пришло к нам.
— Что «нечто»? Ветер?
— Не просто ветер, — сурово произнес он. — Тебе может казаться, что это ветер, потому что ветер — это все, что тебе известно.
Я напряг глаза, вглядываясь в кустарник, покрывавший окружающую пустыню. Дон Хуан немного постоял рядом со мной, а потом вошел в чапараль и начал обрывать большие ветки с каких-то кустов. Сорвав восемь веток, он сложил их в пучок. Мне он велел проделать то же самое и громко извиниться перед кустами за причиненный им вред.
Когда у каждого из нас оказалось по охапке веток, дон Хуан велел мне бегом вернуться на свободную от растительности вершину холма и лечь между двумя большими камнями. С молниеносной быстротой он разложил ветки из моей охапки так, что они укрыли меня с головы до ног. Потом он улегся сам и точно так же укрылся ветками из своей охапки. Потом сквозь листья он прошептал, чтобы я следил, как так называемый ветер перестанет дуть, едва мы сделаемся незаметными.
В какой-то момент ветер, как и предсказывал дон Хуан, действительно утих, что весьма меня изумило. Переход был настолько плавным, что я вряд ли заметил бы перемену, если бы специально за этим не следил. Какое-то время после того, как мы спрятались, ветер еще шуршал листьями над моим лицом, а потом все вокруг нас постепенно стихло.
Я прошептал дону Хуану, что ветер стих, и он шепотом ответил, что нужно лежать неподвижно и не шуметь, поскольку то, что я называю ветром, — не ветер вовсе, а нечто, обладающее собственной волей и самым натуральным образом способное нас узнать.