— Диббук… — повторил портной, спешно отходя на шаг от постели жены. — Но это значит… Это значит…
— Это значит, — сказал раввин с тяжелым вздохом, — что в тело вашей жены, Арье, вселилась чужая душа. Неприкаянная душа какого-то грешника прилепилась к ее душе. Нужно ее изгнать. Сидите и читайте псалмы, до вечера. А вечером я соберу миньян, и мы попробуем ей помочь… Хотя я не уверен, что мне удастся, — закончил он. — Я читал о таких случаях и даже знаю каббалистов, изгонявших диббука, но самому мне еще ни разу не доводилось этим заниматься. Будем уповать на Всевышнего.
— Да, будем уповать на Всевышнего, — эхом отозвался портной.
После ухода раввина он повязал тфилин на лоб и руку, с особой тщательностью произнося благословения, затем накрылся талесом, встал над лежавшей в беспамятстве Хавой и принялся вполголоса читать псалмы, как велел рабби Галичер. Слова сплетались в длинную бесконечную цепь, он прочел каждый из псалмов по нескольку раз.
Все это время Хава лежала неподвижно, откинувшись на подушки. Глаза Арье Фишера начали слезиться от напряжения, язык заплетался, но он пересиливал себя и продолжал читать, держась за «Книгу псалмов» так, как утопающий держиться за спасительно протянутую ему руку. Больше всего он боялся прервать чтение: ему казалось, что в этом случае диббук вновь начнет сотрясать измученное тело Хавы.
Ход времени реб Фишер не ощущал. Только когда в комнате стало темнеть, он, по-прежнему произнося вполголоса стихи псалма, бросил короткий взгляд в окно и обнаружил, что день давно прошел.
Он принялся читать громче, одновременно чуть отодвинувшись от постели. Чем гуще становилась вечерняя темнота, тем ближе к выходу оказывался портной и тем больше он путался в произносимых словах. С опозданием Арье Фишер подумал, что следовало заранее заготовить свечи.
Заскрипели дверные петли, послышались шаги и негромкие голоса. Реб Фишер остановился на полуслове, повернулся и с облегчением опустил книгу. Пришел рабби Галичер. Его сопровождали восемь пожилых мужчин — тех самых ватиким, с которыми портной обычно молился в синагоге по утрам. Все они несли в руках свечи и молитвенные принадлежности. В молчании рабби Цви-Гирш расставил вокруг кровати свечи — их было несколько десятков. Шепча молитвы, он зажег одну за другой. В комнате стало светло как днем.
С тревожным ожиданием следил Арье Фишер за тем, как рабби Галичер ставил рядом с кроватью высокий табурет, как водружал на него какие-то сосуды, наливал в них воду, сопровождая все эти действия чтением неизвестных портному молитв.
Раввин аккуратно развесил на спинках кровати амулеты, назначение которых реб Фишер также не знал. После этого рабби Цви-Гирш оглянулся на стоявших в ожидании мужчин и знаком велел им приблизиться.
Миньян молча окружил неподвижно лежавшую Хаву. Так же как и на портном, у всех были повязаны тфилн, а головы покрывали полосатые талесы. Десять мужчин стояли, словно боясь нарушить тишину. Их лица выглядели сосредоточенно и неподвижно, хотя Арье Фишеру казалось, что все они, так же как и он сам, пребывают в состоянии испуга.
Даже раввин.
Раввин медлил еще какое-то время, потом искоса взглянул на Арье Фишера и сказал:
— Нам нужно привязать ее к кровати. Для ее же пользы, — поспешно добавил он.
Один из пришедших протянул портному связку широких полотняных лент. Он осторожно обвязал запястья и щиколотки жены, притянул их к спинкам кровати. Хава никак не реагировала на его действия. В лице ее не дрогнула ни одна черточка.
И еще: она была холодна как лед, обжигающе холодна. Реб Арье отошел в сторону. Рабби Цви-Гирш проверил веревки, кивнул, отошел к серебряным сосудам, закрыл глаза и сказал:
— Во имя Господа, Бога Израилева, Царя Вселенной…
По мере чтения молитвы голос раввина словно раздвоился, сначала подобно эху, потом Арье Фишеру начало казаться, что молитву читают несколько человек, причем стоящих в разных углах комнаты.
Рабби Цви-Гирш закончил молитву, сказал: «Амен», и все остальные повторили следом: «Амен».
Слово какое-то время словно висело в воздухе, затем тишина растворила его.
Реб Фишер чувствовал странное оцепенение, постепенно овладевавшее всеми его членами. То же самое, как ему казалось, происходило с остальными. Они стояли, бросая друг на друга тревожные взгляды. Но никто ничего не сказал.
Рабби Цви-Гирш между тем манипулировал с серебряными кубками, молитвы его становились все менее понятными, превращаясь в невнятное низкое гудение, — так, во всяком случае, казалось Арье Фишеру.