свернувшись, натянув одеяло на глаза,— это дает последнее ощущение безопасности».
В таком продолжительном своеобразном расстройстве дошло до попытки самоубийства, психологическое возникновение которой изображено мастерски.
«Я чувствовал себя вправе в душе путешествовать и надеялся со временем дойти до того, чтобы оставить здесь одну мою смертную оболочку и пребывать душою там, куда ее манило. Работа с ядовитыми веществами в аптеке очень подходила для размышлений о смертельных или лишь усыпляющих средствах. Ничего мне больше не казалось таким внезапным и неподготовленным, как то, что мы называем умиранием. Всегда ли умирание с необходимостью является смертью? Что мы вообще знаем о смерти? Умирание само по себе неминуемо, о смерти, которая за этим стоит, мы не знаем ничего. Как будто освободившаяся душа возносится и летит к милым сердцу местам, где и так пребывают мои мысли. Тогда смерть была бы самым прекрасным, что можно вообразить. Телесно я на четыре года привязан к этому месту, духовно же мир для меня открыт. Почему бы мне не попробовать полететь? Здесь, в каменных кувшинах стоит лавровишня лекарственная, содержащая синильную кислоту, острый запах которой имеет что-то элегантное. Череп над старомодно украшенной “Aqua laurocerasi” не пугает меня, содержание синильной кислоты дистиллята не очень сильное, возможно, ее действие только усыпляющее. Мечта и возвращение, возможно, правда, и умирание. Что мне за разница! Большой глоток и еще один — мне кажется, что при втором я чувствую уже дрожание рук, но я ставлю кувшин, как положено, на свое место и, как во сне, поднимаюсь по подвальной лестнице вверх.
Я пробуждаюсь из своего долгого сна, весь разбитый, голова тупая, но с несомненным чувством жизни». Вокруг него собрались люди, письма лежат здесь. «Первая мысль, которая стала мне сколько-нибудь ясной,— это соображение, что есть еще люди, которым не безразлично мое существование». Но счастливое чувство выздоровления ему еще не дано было испытать. «Разве не я кощунственно накликал эту болезнь? Я начинаю смотреть на свой поступок, как на чужой, и стыжусь его перед чужими, я желал бы, чтобы он остался в тайне». Его охватило столь сильное чувство раскаяния, что он хотел бы убежать от самого себя, и плакал от стыда горькими слезами.
Эти переживания Ратцеля, несомненно, имеют точки соприкосновения с состояниями тоски по родине наших преступниц, с которыми мы познакомимся позже. Однако имеются и значительные различия. Богатые задатки Ратцеля привели к дифференциации движений души, чего мы не найдем позднее. Его наблюдательный ум, его энергия не дали ему погибнуть. Возникновение попытки самоубийства, наполовину желаемого, наполовину нежелаемого, с по-детски наивными размышлениями, очень сходно с аналогично незрелыми ходами мыслей преступниц из-за тоски по родине. Позже мы еще иногда будем возвращаться к описаниям Ратцеля.
Вслед за этим можно привести некоторые места из одного письма, написанного молодой девушкой о своей тоске по дому во время пребывания в пансионе.
«Я вспоминаю, что в первое утро я не могла проглотить даже рогалик, и что мне давалось это с трудом на протяжении всего времени». «Я чувствовала себя такой скованной, что даже стеснялась что-то съесть. Кофе после обеда всегда был для меня самым вкусным, тогда я чувствовала себя относительно лучше всего». «Я чувствовала себя всегда подавленной, считала себя совсем неспособной, чувствовала, что была абсолютно слабее всех пансионерок во всех отношениях, и все же чувствовала, освободись я от того гнета, было бы по-другому». «Собственно, было так, что я опустилась до скотского существа из-за обстоятельств, которые были так смешны. И я ничего не могла с этим поделать». «Спала я всегда хорошо, только просыпалась утром чаще всего до времени, чтобы писать письма. Люди, с которыми я там общалась, оставались мне, в сущности, чужими, поскольку я была совершенно некомпетентна и знала только, что не хочу там быть. Я была мертвым существом, это я чувствовала, только дома была для меня жизнь. Я была эгоисткой в том плане, что чувствовала только себя, оплакивала и презирала только себя».
Девушка, которая дала описание своей тоски по родине, находилась тогда еще на детской ступени развития, была физически здоровой, но очень нежной, духовно интересной, но мало работоспособной. Она раньше с неохотой ходила в школу, иногда убегала из школы домой из-за тоски по матери, иногда даже симулировала, несмотря на безупречный характер, болезнь, чтобы остаться дома. После того, как она вернулась из пансиона, она чувствовала себя много лучше, но осталась робкой и мало уверенной в себе. Невестой она перенесла, несмотря на в целом очень счастливые обстоятельства, из-за некоторых неприятностей длительное легкое состояние депрессии, при котором она много спала, но неохотно одна, утром была иногда боязливой, иногда боялась стать душевнобольной. Возникавшая утром при пробуждении боязливость, озабоченное или безнадежное настроение, которое пропадает уже при одевании, возникало у нее иногда и позднее. Гипоманическое состояние никогда не наблюдалось, она — чувствительное, душевно мягкое создание, в практической жизни думающее трезво и реально, душевно малоактивное, но с многосторонними интересами и более чем средней способностью к чувствованию. В настоящее время она физически и душевно совершенно здорова, хотя, в целом, немного слабовата.