короткий запах злого смыслатвоих обыденных забот,и стрелки крутятся не быстро,и время делает аборт
любовям к ближнему, любовямк самим себе, твердя: терпи,кричи теперь, покуда больно,потом кого-нибудь люби.
Да. Перемены все же мука,но вся награда за труды,когда под сердцем Петербургатакие вырастут плоды,
как наши собранные жизни,и в этом брошенном домувсе угасающие мыслик себе все ближе самому.
Часть II. Времена года
Глава 11
Хлопки сентябрьских парадных,свеченье мокрых фонарей.Смотри: осенние утратыдаров осенних тяжелей,
И льется свет по переулкам,и палец родственной душивсе пишет в воздухе фигуры,полуодевшие плащи,
висит над скомканным газономв обрывках утренних газетвся жизнь, не более сезона,и дождь шумит тебе в ответ:
не стоит сна, не стоит скуки,по капле света и теплалови, лови в пустые рукии в сутки совершай дела,
из незнакомой подворотни,прижавшись к цинковой трубе,смотри на мокрое бароккои снова думай о себе.
Глава 12
На всем, на всем лежит поспешность,на тарахтящих башмаках,на недоверчивых усмешках,на полуискренних стихах.
Увы, на искренних. В разрывахвсе чаще кажутся милылюбви и злости торопливойнепоправимые дары.
Так все хвала тебе, поспешность,суди, не спрашивай, губи,когда почувствуешь уместностьсамоуверенной любви,
самоуверенной печали,улыбок, брошенных вослед, -несвоевременной печатинеоткровенных наших лет,
но раз в году умолкший голоснегромко выкрикнет – пиши,по временам сквозь горький холод,живя по-прежнему, спеши.
Глава 13
Уходишь осенью обратно,шумит река вослед, вослед,мерцанье желтое парадныхи в них шаги минувших лет.
Наверх по лестнице непрочной,звонок и после тишина,войди в квартиру, этой ночьюувидишь реку из окна.
Поймешь, быть может, на мгновенье,густую штору теребя,во тьме великое стремленьенести куда-нибудь себя,
где двести лет, не уставая,все плачет хор океанид,за все мосты над островами,за их васильевский гранит,
и перед этою стеноюсебя на крике оборвии повернись к окну спиною,и ненадолго оживи.
Глава 14
О, Петербург, средины векавсе будто минули давно,но, озаряя посвист ветра,о, Петербург, мое окно
горит уже четыре ночи,четыре года говорит,письмом четырнадцатой почтыв главе тринадцатой горит.
О, Петербург, твои карманыи белизна твоих манжет,романы в письмах не романы,но только в подписи сюжет,
но только уровень погостас рекой на Волковом горбе,но только зимние знакомствадороже вчетверо тебе,
на обедневшее семействовзирая, светят до утрапрожектора Адмиралтействаи императора Петра.
Глава 15
Зима качает светофорыпустыми крылышками вьюг,с Преображенского соборасдувая колокольный звук.
И торопливые фигуркибормочут – Господи, прости,и в занесенном переулкестоит блестящее такси,
но в том же самом переулкесреди сугробов и моренлегко зимою в Петербургепрожить себе без перемен,
пока рисует подоконникна желтых краешках газетнепопулярный треугольниклюбви, обыденности, бед,
и лишь Нева неугомоннок заливу гонит облака,дворцы, прохожих и колонныи горький вымысел стиха.
Глава 16
По сопкам сызнова, по сопкам,и радиометр трещит,и поднимает невысоконас на себе Алданский щит.
На нем и с ним. Мои резоны,как ваши рифмы, на виду,таков наш хлеб: ходьба сезона,четыре месяца в году.
По сопкам сызнова, по склонам,тайга, кружащая вокруг,не зеленей твоих вагонов,экспресс Хабаровск – Петербург.
Вот характерный строй метафорлюдей, бредущих по тайге,о, база, лагерь или табор,и ходит смерть невдалеке.
Алеко, господи, Алеко,ты только выберись живым.Алдан, двадцатое столетье,хвала сезонам полевым.
Глава 17
Прости волнение и горечьв моих словах, прости меня,я не участник ваших сборищ,и, как всегда, день ото дня
я буду чувствовать иноеволненье, горечь, но не ту.Овладевающее мноюзимой в Таврическом саду
пинает снег и видит – листья,четыре времени в году,четыре времени для жизни,а только гибнешь на лету
в каком-то пятом измереньи,растает снег, не долетев,в каком-то странном изумленьиполя умолкнут, опустев,
утихнут уличные звуки,настанет Пауза, а ятвержу на лестнице от скуки:прости меня, любовь моя.
Глава 18
Трещала печь, героя пальцыопять лежали на окне,обои «Северные Альпы»,портрет прабабки на стене,